По лицу Мисы в очередной раз проскользнула тень недовольства.
Закон. Это по какому же, хотелось спросить Мисе, закону, вершится такое странное правосудие? Больше походит на злодеяние.
Но злодеяние не дурно само по себе - полагала она. Зёрна злодеяний посеяны в каждой душе с рождения; рано или поздно они прорастают и дают свои уродливые плоды.
Воля Цейна диктует закон, говорили ей старые пыльные книги. Закон противится злодеянию.
Но что же ты за бог такой, о всемогущий Цейн, что сейчас в твоих неморгающих мёртвых глазах отражалась эта странная сцена?
Людям стоило бы взглянуть уже правде в глаза, и отказаться от своих немощных чаяниях о спасении.
Никто не придёт их спасать.
Бог-Отец мёртв, а остальные боги предали свои творения, являя себя смертным только когда в очередной божественной семейной склоке приходило время так по-детски меряться своим божественным могуществом.
- О, будь уверен, - волшебница глядит в его глаза холодно, но на губах её мимолётно расцветает тень нежной улыбки, - Ты увидишь.
В застывших где-то на небосклоне холодных глазах Бога-Отца отражается их поцелуй. Грязный, животный, с привкусом крови - её, Мисы, крови.
Ей нравится это.
В отличие от глупцов-обывателей, помешанных на этой своей так называемой добродетели, Миса находила злодеяние действом гораздо более увлекательным. Настоящее злодеяние отзывается в груди разгорающимся трепетом; оно запретно, и потому так манит.
Кажется, незаурядный ум и выдающиеся таланты сыграли с ней злую шутку - и ей пришлось задаться совсем не детским вопросом природы зла ещё когда она была умилительным невинным ребёнком, восхищающейся именитыми родителями и мечтающей повторить их путь.
Ей не было и пяти, когда она увидела свой первый сон из-за Завесы.
Вараграв, конечно же, не мог себе этого и вообразить. Мириады уродливых гигантских механизмов из плоти облепили барьер, который великодушно воздвиг добренький Цейн. Оставалось только признать, что когда-то Бог-Отец был поразительно силён, если армия Пожирателя до сих пор не уничтожила его - а вместе с ним и всё бытие.
Они пели Мисе извращённые свои колыбельные.
Пылающий ад Вараграва не мог напугать её более сиюминутного замешательства (пусть оно и сыграло с ней свою дурную шутку) - настоящий ад поджидал Мису почти каждую ночь.
Если бы ей удалось снять эти кандалы...
Миса знает, как сделать это.
Единожды узревший их уже не сможет изгнать их из своей головы.
Вараграв, как и сама Миса, станет заражён самой идеей этих потусторонних тварей.
А большего им и не надо.
О, Вараграв, знаешь ли ты, что твой полыхающий ад - всего лишь мелководье кошмаров? Готов ли ты прожить остаток жизни, отягощённый ужасами, способными окончательно свести с ума твой слабый разум? Как долго ты протянешь?
Ах, снять бы только эти кандалы...
Но возмездие подождёт - парадоксальным образом, но пока Миса наслаждается собственным бессилием.
Могущественная, гениальная, богатая - не так много вещей в этом мире могли сбросить её с пьедестала собственного величия.
И всё же...
Вараграв, безмозглая деревенщина, во-первых, был непростительно туп. Во-вторых, в нём не было никакого особого таланта - только гора тренированных мышц.
Однако, его полыхающая ярость. Храмовник был ей переполнен, но, похоже, отказывался признать, что только она создала из неказистого лопоухого мальчишки без капли благородства во взгляде (мимолётные проблески этого глупого мёртвого ребёнка то и дело проскальзывали по его лицу) существо гораздо более прекрасное, чем он заслуживал быть.
Ну, она же его и погубит.
Мужские пальцы сжимаются на её плоти с почти судорожным рвением. Миса тонет в поцелуе, захлёбывается им, получает короткую передышку, чтобы неровным вдохом наполнить лёгкие воздухом, а потом снова провалиться в эту адскую бездну. Но не было тревог - ведь грудь её с каждым движением губ и языка наполнялась тем трепетным наваждением, которое приходило к ребёнку в предвкушении праздника.
Но покинув пределы нежного возраста, вернуть себе эту эйфорию удавалось только путями окольными, тёмными.
И теперь только злодеяние могло подарить ей этот трепет.
Миса отвечает на поцелуй с троекратным рвением, то и дело намереваясь перехватить инициативу, тем самым вынуждая Вараграва вкладывать в свою часть действа больше напора. Больше гнева, больше ненависти.
Ещё больше этой сногсшибательно-прекрасной клятвы - я убью тебя.
Она так же не стеснялась пускать в ход зубы - Вараграву стоило бы обеспокоиться этим. В самом деле, откуда ему было бы знать, что клычки этой мегеры не впрыснут в него смертельный яд? Но он был так поглощён своей смертной страстью, что едва ли мог рассуждать здраво.
Мужчина в такие моменты становится совершенно беззащитным, хотя и полагает, что остаётся хозяином положения.
Хах.
И когда они отстраняются, Миса медленно, театрально проводит языком по окровавленным губам, пробуя на вкус кровь не столько свою, сколько его.
- О... - Миса смотрит на люк перед собой. Когда-то здесь стоял дом, но эпицентр магического взрыва, похоже, оказался где-то неподалёку, и здание снесло до самого фундамента.
Остались только редкие обломки стен. И этот люк.
Выглядит как спуск в её, Мисы, могилу.
- Хороший выбор, - вышколенно-ровным голосом, каким говорят на светских приёмах, произносит Миса, - Мне сложно представить себе лучшее место, чтобы погрузиться в размышления о природе человеческого зла.
Внизу оказывается затхло, сыро, душно и совсем темно. За своей спиной Миса слышит, как пламя охватывает что-то, а потом огненной вспышкой факела озаряется весь нехитрый интерьер этого богом забытого места.
- Скажи, храмовник, - Миса бросает на своего пленителя взгляд через плечо с мягкой людоедской улыбкой на лице, - Если твоим склочным божкам есть дело до своих творений, то почему они позволят тебе совершить то, что ты хочешь совершить?
Отредактировано Миса (2021-10-28 04:05:30)