Луи Макдональд
Завсегдатай кабаков и борделей, бродяга, прожигатель жизни в прямом и переносном смыслах. Кому-то может быть знаком под кличкой «Пуавро́»
Hank Moody — Californication

История жизни, черты, образ

Детство

Только представьте: проснуться по утру после сладкой дрёмы от бьющих в окно рассветных лучей солнца, заботливо ласкающих кожу тела и лица; услышать бодрящие, но слегка прерывистые крики тощих облезлых петухов под аккомпанемент звуков суеты просыпающейся деревушки, а также компании пропойц, заработавших за ночь жестокое похмелье и прочищающих организм от алкогольной отравы, громко проблевываясь по углам улочек; встать с куска сена, завернутого в ткань и служащего плохим подобием перины, и, почёсывая бока и зад, отправиться на скрипучее крыльцо, чтобы мощно отлить и оглядеть взглядом родную помойку, где самое излюбленное место – это таверна, совмещенная с борделем, услугами которого я советую не пользоваться, если хотите дожить до тридцати. Всё это – моя прекрасная родина, богами забытая деревушка, у которой и названия-то нет. Может, и вовсе сгинула уже, кто знает…
Короче, там я и родился, там и провёл детство. Мамка в борделе том самом работала, отец разводил свиней и продавал их на мясо в Кель. Ну, биологически он мне отцом не был, - когда мать работает в самом древнем из ремёсел, трудно знать наверняка, кто твой папаня, - но любовь зла: по какой-то только Нуави ведомой причине он любил и меня, и мою мать и был очень неплохим отцом и человеком. Если бы не он, я бы не стал тем, кем стал. Впрочем, не знаю, хорошо это или плохо…
Мать померла, когда мне было семь. Работа в дешевом борделе – занятие не из полезных. Она подхватила какую-то болячку и медленно хирела. В течение года и загнулась. Но профессии была верна до самого конца, этого не отнять. Когда из-за болезни у неё впал, сгнил и отвалился нос, особо долбанутые на башку извращенцы продолжали пользоваться её услугами. Похоть у этих ублюдков перекрывала любой здравый смысл. Не сказать, что я сильно горевал по ней. Мне было семь, я ещё мало что понимал, да и с матерью мы никогда не были особо близки. Смерть отца была куда более болезненной.

Отрочество

Со смертью матери семейный бюджет поубавился, но и два рта кормить проще, чем три. Ну, если не считать свиные пасти, но таков был наш хлеб. Отец учил меня обращаться со скотом, ухаживать, выращивать, кормить, чистить за ними, а также забивать и разделывать. Дни пролетали быстро за работой. Пять лет я плыл по этому потоку грязи, смешанного со свиным дерьмом и кровью, но сей поток казался мне таким умиротворяющим, что не хотелось выплывать. Я бы, впрочем, вероятно, и не выплыл, если бы меня насильно оттуда не вытащили, надавав хорошенько по морде.
Мне было двенадцать. Мы с отцом забили очередной выводок свиней, разделали сложили по сундукам, обернули в крапиву и пропитанные уксусом тряпки, чтобы мясо не сгнило к чертям за два дня езды… Короче, снарядились в путь, запрягли к старой повозке не менее старую, но верную кобылку, - к которой, кстати, был сексуально неравнодушен наш сосед, но это уже совсем другая история, - и неспешно поскакали в сторону Кельи, как делали уже множество раз.
Полтора дня пути прошли спокойно: лошадь неспешно скакала вперёд, позвякивая копытцами о землю, звону вторили скрипучие доски старой телеги, отец попивал пиво и давал мне сделать пару глотков время от времени, теплый воздух приятно обдувал лицо, и я предчувствовал оживленные чистые торговые площади Кельи, которые по сравнению с родной деревней казались мне не хуже больших городских рынков. До деревни оставалось несколько часов езды, когда в мои медовые думы вторглась целая бочка дёгтя в виде парочки разбойников: большой лысый мужик с седеющей щетиной на роже в рваной рубахе и с коротким мечом в руке, угрожающе выставивший его перед собой, и с ним молодая девушка лет семнадцати… Ух, помню, как сейчас: милое личико с горящей опасностью в глазах, огненно рыжие волосы, румяные щёчки, округлившаяся грудь, красота которой была видна даже из-под мешковатых одежд; она выставила перед собой ладошку, и в ней тут же вспыхнул озорной оранжевый огонек. От юной разбойницы так и веяло опасностью и сексом, и я не знал, испытывать мне страх или возбуждение, впрочем, одно другому не мешает, в тот момент у меня был первый в жизни стояк.
Когда я наконец смог оторвать от девушки испуганно-похотливый взгляд и осознал, какая нам грозит опасность, от эрекции не осталось и следа. Отец, следуя приказу мужика с мечом, слез с повозки, но вместо того, чтобы идти за ящиками с мясом, он встал перед разбойником, глядя пустым взглядом в его голодные до наживы глаза и не произнося ни слова. Щетинистый говнюк опешил от такой реакции, на его лице можно было прочитать нотки страха. Он несильно ткнул в грудь отца мечом и гаркнул на него, чтобы тот принялся снимать ящики с повозок, а не то худо будет. Папаня резко схватился за остриё меча, по лезвию полилась кровь, капли стекали на землю с глухим стуком, а отец глядел в глаза этого хрена, будто ничего особенного не происходит. Через мгновение он произнёс своим размеренным низким голосом:
- Взгляни в мои пустые безжизненные глаза и скажи, ты действительно думаешь, что мне не насрать? Отберёшь наш товар, мы подохнем с голоду. Делай что хочешь, но знай: я буду сопротивляться и, может, даже унесу кого-то из вас с собой. Подумай, оно того стоит?
Закончив, он выпустил меч разбойника из своей кровавой хватки.
Я тихо сидел в повозке и со страхом наблюдал, больше ничего и не оставалось. Взгляд падал то на отца, то на бандита, то на девушку-мага, в которой уже не читалось былого задора, а лишь испуг и предчувствие чего-то нехорошего. Она погасила свой пафосный огонёк и украдкой сказала своему товарищу, что лучше бы им уйти и оставить этого психа в покое. Но товарищ оказался менее рационален, на его лице явно читался страх, но он никак не хотел признавать, что какой-то крестьянин сумел его напугать лишь парой предложений. Его голова испуганно металась то в сторону девушки, то в сторону отца, и затем всё произошло очень быстро: мужик замахнулся мечом, папаня мой увернулся, достал нож из пояса и загнал горе-бандиту прямо в гланды, не успел отец и шелохнуться, как его голову объял мощный поток пламени, оставив лишь обуглившийся череп. Два мёртвых тела упали рядом друг с другом, оставив ещё, по сути, детей пребывать в коктейле из страха и недоумения.
Я съежился в своей телеге, не зная, что дальше делать, а девушка, выпустив столь мощный поток магии, упала на землю без сознания.
Чуть оклемавшись, я спрыгнул с телеги, взял нож отца и пошел к волшебнице с твердым намерением убить. Во мне горел гнев, казалось, что я сам готов метать пламя во все стороны. Ощущение было не ложным, как в дальнейшем выяснилось. Встал я, значит, над ней, занёс кинжал, и, - как, блин, в книжках, - именно в этот момент она очнулась и широко раскрыла испуганные глаза, мыча и умоляя меня пощадить её. Был бы я тем, кто я сейчас, пожалуй, убил бы, но тогда не смог. Выпустил кинжал из рук, упал на землю и заревел, как наивная девочка, которой пообещали историю любви, но затем трахнули и забыли. Видимо, она почувствовала мою безнадёгу, а, может, магию во мне, и решила, что в будущем я ей пригожусь. Словом, она обняла меня, успокоила и стала вторым самым важным человеком в моей жизни.

Юность

Эта пора, пожалуй, была самой яркой, важной, приятной и просто лучшей за мою не слишком длинную жизнь. Можно считать, что раньше я был своего рода гусеницей, бесполезным мелким червячком, постепенно окуклившимся в кокон из дерьма, грязи, нищеты, пьянства, проституции и общего неблагополучия, но затем под силой магии, огня, страсти, любви и небольшого количества криминальной деятельности куколка раскрылась, и оттуда вылетела прекрасная бабочка с широкими пламенеющими крыльями, которые, впрочем, ей в дальнейшем оторвут…
С двенадцати до двадцати двух лет я был практически счастлив. Я обрёл новую семью, которая оказалась лучше прежней. Многим трудно вообразить, как преступная шайка может стать семьёй, но, что ж, всякое бывает.
Рыжеволосая красавица, убившая моего отца, буквально за ручку привела меня в новую жизнь, - ох, эти её нежные ручки с небольшим следом от ожога на левом запястье. Её звали Фламм. Говорят, на каком-то древнем языке это означает пламя. Её отец, а по совместительству главарь шайки, с самого рождения заметил огонёк в её светло-карих глазках и понял, что в девочке таится прекрасная, но разрушительная магия. Он самостоятельно занимался воспитанием дочери, прибегая к помощи других членов банды, которые также стали для девочки семьёй. Они учили её, как давать отпор, как тихо и скрытно перемещаться, как воровать, вскрывать замки, она мастерски обращалась с кинжалами и, конечно, другие маги шайки помогали ей освоиться в своих способностях. Всему этому обучали и меня.
Я был молодым, зелёным и наивным. Энергия била через край, казалось, мир такой огромный и прекрасный, столько всего ждёт впереди интересного… Бррр, вспоминаю и тянет блевать от всего этого позитива, что меня в ту пору переполнял. Тем не менее, мой энтузиазм не выплёскивался в пустоту, как сперма одинокого онаниста, вовсе нет, он проникал в саму матку судьбы и зачинал милого ребеночка, попадая в яйцеклетку жизни. Меня захватило это ремесло благородных преступников, и я был в нём хорошо, чёрт возьми.
Мы с Фламм были буквально взрывоопасной парочкой. Когда наши тела сливались друг с другом в экстазе удовольствия, стоило держаться подальше и заготовить на всякий случай вёдра с водой и песком.
С отцом моей огненной бестии я в экстазе не сливался, но стал для него практически сыном. Мы проводили много времени вместе, он обучал меня искусству владения скимитаром и за успехи в этом деле подарил мне свой особый клинок из редкого вида стали и с ручкой, украшенной драгоценными камнями. Рассказывал, что получил это оружие, ограбив какого-то богатого торговца из Алвады. Скимитар – всё, что осталось у меня от тех времен, если не считать душевных шрамов…
В ту ночь мы с Фламм и несколькими подручными отправились на дело. Поступила наводка, что один торговец перевозит свои богатства из Таррина в столицу. Мы устроили небольшую засаду, когда карета, наполненная, как мы полагали, кучей драгоценностей, проезжала по одному не слишком оживленному тракту. Карета выглядела шикарно, - странно, что все местные разбойники моментально не слетелись к ней, как мухи на дерьмо, - и охранялась четырьмя конными войнами. Охрана приличная, но мы бы справились. При первой же атаке выяснилось, что всё это - иллюзия. Магия развеялась, и пред нами предстала плохонькая повозка, запряженная тощей лошадью с не менее тощим погонщиком.
Со всех сторон повыбегали агрессивно настроенные люди, полетели стрелы, загремели лезвия, заиграли языки пламени. Это была бойня. Когда пыль улеглась, я один стоял на ногах. Я принялся суматошно искать любимую, но нашёл лишь её бездыханное тело. Я поднял её и отправился в лагерь банды в лесу, где, как я и боялся, все были уже перебиты. Кто-то из наших сделался предателем, разделил шайку на две группы с помощью ложной наводки и атаковал.
Вот она, настоящая жизнь. В ней нет надежд, нет смысла, всё всегда приходит к неизбежному концу. Жить становится проще, когда принимаешь это, перестаёшь разочаровываться. И вот я здесь, сижу в грязной таверне, пью… чем бы эта хрень не была… и говорю о жизни с какими-то голосами в голове. Берусь изредка за всякие работёнки, чтобы было на что пожрать, бухнуть и снять какую-нибудь девку посисястее.
Что? Почему Пуавро́? Да обозвал меня так однажды какой-то иностранец, когда я напился и принялся его доставать. Наверно, это какое-то оскорбление, но мне понравилось, как звучит. Пуавро́… Что-то в этом есть. Вот и закрепилось. Своё настоящее имя я обычно не использую.
Такая вот история, ребятки. А теперь не мешайте мне тонуть на дне бутылке. Как там было в одной пьесе? «В неизведанные воды, к далёким и враждебным берегам…»

Особенности, способности, детали

Что я умею? Ну, я профессиональный алкоголик, бездельник и мастер в области романтического саморазрушения, это ведь самое главное, верно? А, ещё в постели неплох, да. Спросите любую в этом кабаке. Вот та блондиночка, к примеру, только час назад билась в судорогах удовольствия от моего шаловливого язычка… Кхм, ну да ладно, я отвлекся.  В целом я умею всё то, что умеет хороший разбойник: могу быть незаметным и что-нибудь стащить, открыть отмычкой или сподручными средствами дверь или сундук какой, ловушки умею обезвреживать, ножики метаю неплохо, со своим скимитаром, само собой, мастерски обращаюсь, в общем ловкий парень. Ну и маг огня ещё. Могу там всякие фаерболлы наколдовать, как сейчас модно говорить, огнём туда-сюда пуляться, пиу-пиу, пшш-пшш, все дела. Однажды подпалил зад одному бессовестно громко пердящему мужику. Вот это было пламя, его жопа на мгновение обернулась драконьей пастью… Но я опять отвлекаюсь. В магии я хорош, огненной стихией владею, может, не в совершенстве, но что-то близкое к этому. Многих успею поджарить, пока не выдохнусь… и отжарить… Да… Это дело я люблю. Эй, блондиночка, идём наверх!