Кортана обожала зиму всеми фибрами своей бирюзовой души; от обледеневшей снежной корочки и до солнца, прячущегося за пастельной, разукрашенный в фиолетовый, занавеской дымчатого неба.
И особенное место в её холодном сердце занимали метели и бураны... всегда, кроме отдельных дней. Таких, как, например, сегодня.
Сама Кортана не боялась холода, не боялась замёрзнуть, и даже путешествовала, по привычке, на босу ногу, в плаще да шортах, на которые можно было навесить много всякого, ну и рюкзак за спиной, с припасами всякими, но это ведь, вроде как, и не одежда, да? Нет?..
Неважно.
(Кортана всеми силами пыталась отвлечь себя от дурных мыслей)
Важно, что книги — не Кортана, и им от изысков погоды лучше не становилось.
А положить в рюкзак — некуда, в нём и своих разных штук хватает. Разве что одну-две, да и то придётся остановиться, перебрать внутренности...
В сердцах сплюнув, — «Книжки жалко!» — Кортана приняла непростое решение воспользоваться гостиницей.
Дыхание бури ворвалось внутрь, и так же быстро угасло, когда Кортана взмахом хвоста заперла дверь.
Отряхнулась, точно зверь, добавив снегу на полу ещё дюжину-другую не успевших растаять снежинок.
Плащ у неё нынче был баский, изумрудно-зелёный, отороченный густым мехом по краям цвета спелой платины, — будто продолжение волос! — и узорами, точно зимние завитки (но даже краше!), изящно вышитые серебристой нитью. А под ним — упругое, синее тело, покрытое тут и там изморозью, нагое практически полностью, а всё ж таки — не совсем.
Привычка требовала внимательно осмотреться — так Кортана и уронила книги. Всю стопку, дюжину штук. И каждая — с глухим грохотом «Бумп».
Чёрт с ними, с книгами.
Дыхание перехватило, рот приоткрылся.
И взгляды, кажется, пересеклись.
(какой-то полупьяный доходяга посмотрел на Кортану, потом на объект её внимания, Гвинейру, и пожал плечами, гадко усмехнувшись; комментарий для его собутыльника отличался знатной скабрезностью)
Но и пусть?..
Кортана, совсем позабыв про книги, на ходу спустила рюкзак, бросила в сторону — авось не украдут, плевать, — забралась на стол, как есть, на четвереньки, и так переползла по нему прямиком на колени девицы-оборотня.
Аккуратно, впрочем, отставив недопитую бутылку в сторону. Пригодится ещё.
— Это ведь ты, да? — Взяв лицо Гвинейры в руки, спросила Кортана, скинув капюшон. Плащ чуть расползся в стороны, щедро демонстрируя полоску живота, паха, бёдер немного. — Тогда ты была ещё моложе.
— Но выросла.
— И стала, кажется, совсем прекрасной.
И мягкая улыбка синих уст озарила мир — тёплая, словно зимнее солнце, — и руки Кортаны, нежные, чувственные, мягкие; холодом грели чужое лицо.
— Помнишь меня?..
Ей ведь тогда было... лет пять или шесть назад...
Кортана даже закусила нижнюю губу, сдерживая искренние порывы души. Грудь едва ли не распирало от бесстыжей радости.