- Проклятье, Альмерик, ей не больше десяти лет! - глава стражи Хёстура столь редко поднимал свой голос в таком агрессивном тоне, что невольно удивляешься каждый раз, когда слышишь этот медвежий рев. - Или ты не слушал, когда я сказал, что у нее, храни нас Цейн, выжжены глаз-...
- Я слушал тебя, Леонард, - спокойно перебивает его герцог так тихо, словно говорил вполголоса, и не отрывая глаз от письма на своем столе. - И услышал. Теперь услышь ты меня и ответь на мой вопрос: ведьму отправили в башню под присмотром члена ордена?

На несколько секунд все пространство внутри кабинета обхватила плотная удушающая тишина, которая прерывалась только яростным скрипом зубов Люциса.

- Да, ваше сиятельство, - наконец мрачно отвечает он, так сильно стараясь держать свой голос ровным, что это усилие столь явно читалось на его лице. - Отдал приказ этим же утром. Но... Они сожгли целую деревню, чтобы ее выманить, убили каждого жителя, после чего, когда она таки вышла, сделали с ней... это... и бросили помирать в ледяной воде, а всю вину за погибших перед нами возложили на ее плечи, уверенные что она погибнет.
- Это если верить словам ведьмы.
- Альмерик!

За этим выкриком следует протяжный до свиста вздох.

- Лео, - совсем чуточку мягче обычного герцог произносит это имя, после чего поднимает ничего не выражающий взгляд на своего собеседника с письменного ответа командора храмовников. - Она все еще ведьма и сколько бы ты не кричал, этот простой факт тебе не под силу изменить. И если я к ее словам отношусь с подозрением, то руководство ордена даже слушать ее не станет. У тебя нет доказательств, а без них я отказываюсь выдвигать обвинения.

- И поэтому мы просто опустим руки и позволим им творить на нашей земле все, что им вздумается? С твоими подданными? - тяжелый кулак Леонарда падает на свободный краешек стола. - Я знаю, что ты относишься лояльно к ордену Цепи и целям, кои они преследуют, но, ради Цейна, разве ты не видишь, что за последний год они совсем потеряли грань между праведностью и фанатизмом? И страдают от этого не столь презираемые тобой волшебники, не демоны, а обычные люди. Твои люди, которые ждут, что ты будешь защищать их, а не тех безумцев, что оставляют после себя ничего, кроме пепелища. Или ты правда одобряешь их действия?

Стоит последним словам сорваться с уст Люциса, как бледный лоб герцога тут же морщится, а брови сдвигаются к переносице.

- Ты отлично знаешь ответ на этот вопрос и сам, - тут его голова опускается обратно, и рука тянет чистый лист бумаги. - Но я ублажу твое глупое и бесполезное сейчас рвение, над которым тебе не хватает воли взять контроль, и отвечу на него. Нет. Я не одобряю подобных дураков и бездарей, которые умеют только сжигать целые деревни, чтобы добраться до одного скудоумного ребенка, и отпускают после этого его же на свободу, утолив свою пустую жажду крови.
- Тогда...
- Но мне все еще нужны доказательства. И если ты тратишь все свои силы на то, чтобы повышать на меня голос, то мне остается добыть их только другим путем.

И снова нависает полотном между ними это многозначительное молчание, за которое осознание тяжелым молотом бьет Леонарда по черепу.

- Ты же не имеешь в виду...
- Имею.
- Зачем ее в это втягивать? Она не имеет к этому отношения!
- Она адепт ордена и, я верю, может быть полезна хотя бы тут.
- Она твоя дочь...
- Вот именно! - тут об стол уже ударяется серебреная длань. - Она моя дочь и выполнит свой долг перед семьей и родными землями. Как и ты. А теперь вышел из моего кабинета и вернулся к выполнению своих обязанностей, пока я не приказал швырнуть тебя в темницу за неподчинение.

Единственным ответом ему был негромкий хлопок двери с другой стороны. Герцог же, убедившись что остался один, упирается всем своим весом об спинку стула и прикрывает уставшие веки еще теплой ладонью, а затем, не заметив упавшее на пол перо, берет новое, окунает в заранее открытую чернильницу и принимается писать.

***

Когда Оливия заходит, он все еще не отрывается от кипы бумаг перед собой, будто полностью игнорируя появление дочери в своем прохладном логове, в котором все так же не разжигали камин. Даже когда она обращается к нему с этим скудным подобием его хладнокровного тона, Альмерик дает себе еще пару дюжин секунд, прежде чем ответить.

- Я не помню, чтобы приказывал тебе составлять рапорты на своих сослуживцев, - холодно замечает он, после чего все таки встречается взглядом с дочерью. - Или ты решила, что тебе хватает ума действовать самостоятельно, чтобы удовлетворить мои требования? - сейчас он звучал даже тверже, острее, безжалостней, чем обычно. - Положи на стол и сядь. Сейчас же.

Он ждет, пока она выполнит его приказ, не отводя пронизывающего до самых костей взора, продолжая оценивать: как пляшет этот полный дерзости огонек в ее глазах, как двигаются брови и даже складки на ее лбу. А после недовольно цокает.

- Ты слышала, что члены твоего ордена недавно сожгли деревню у северной границы моих владений? Твое мнение об этом? Говори. Я жду.