Кошмар являлся в редкие минуты покоя. Приходил во тьме, лишённой искр звёздного света. Сворачивался на груди огненным всполохом. Горел, не оставляя после себя ни дыма, ни гари.

Выжигал.

- Госпожа, - тихий шёпот будит, тревожит. Оттилия с трудом поднимает веки.
Вздрагивает
- Время привала, - Элла вторит Элли и почтительно склоняет голову.

Оттилия неловко, со сна, ведёт рукой и кивает. Губы подрагивают в неявном зевке. Усталость, скопившаяся за долгую дорогу, и тревога лишают сил. А впереди ещё много дней в пути. В пути уже без хорошо знающих свою работу горничных. Один на один с тем, что наполняет лишённый полноценного сна рассудок уже неделю.

Она поднимается с явной ленцой и подаёт ладонь горничной. Та аккуратно, точно хозяйка вот-вот распадётся на куски, и мягко ведёт по ступеням экипажа. Каблук чуть вязнет во влажной земле. Элла не решается отнять рук, явно переживая.

Навиер легко кивает, делая уверенный сильный шаг в сторону. У горничных есть чем заняться. Поправляет накинутый на плечи плащ и делает жадный вдох. Среди природных красот по дороге к Кель и Вире особенно трогает трепещущее сердце ветер. Треплет копну тяжёлый волос, отливающих в тающем свете дня алым. По коже скользит в отрезвляющей ласке.

Оттилия поправляет перчатки, пряча ладони.

Не холодно. Кто знает, что случится по пути? Даже чары сняты, скрывающие столь разнящиеся с кровью Навиер черты.

Вскидывает голову, всматриваясь в вереницу стремительно темнеющих облаков. И дышит. Глубоко и медленно, прогоняя из тела сон и цепляющийся за нутро страх. Кошмар – собака верная. Вцепится зубами и не отпустит. Лизать до костей, до праха будет.

Он скрывался средь теней. Дышал тяжело и часто, прежде чем бросился вперёд, припадая на мощные лапы. Большой и оттого заполняющий всё. Тьма, порождённая сознанием и обретшая лапы и зубы. С клыков капала кровь-не кровь воспоминание, отдающее солью стали. И по коже текло, оставляя рубцы и ноющие раны. Пробиралось вглубь, клыками вспарывая тонкую оболочку, защищающую то немногое, оставшееся от «я». Хрустело. Чавкало. Вгрызалось снова. И снова. И снова. И снова. Пока не осталось ничего. Кроме звенящего в тишине «фальшивка».
Оттилия обнимает себя за плечи, медленно ведёт до локтей и дышит. Смотрит за мерным течением жизни, вслушивается в сонм голосов и треск костра. Когда кошмар не сжигает пламенный хмель, глуша память и сомнения, боль из тревожных сновидений переходит в реальность. Проходит по рукам и ногам, вонзаясь шипами. Иглами. Вдох – больно. Шаг – больно. Взгляд – больно.

Боль не реальная. Боль изнутри идущая, ни на что не похожая. Боль наказания и самоистязания. Без калёного железа и ножей. Без воды в глотке и ран заметных.

Оттилия вздрагивает всем телом, сжимает пальцы до боли. Настоящей. И пытается взглядом зацепиться хоть за что-то отличное от дальнего пути и природных красот. Ей нужен отдых. Хороший отдых. В тепле объятий и горечи во рту. Чтобы от жара не думать, не видеть, не слышать, не говорить. Не видеть в отражении себя-не себя-себя по кругу. Снова и снова.

- Госпожа, Вам следует восстановить силы, - Элла стучит каблуками по подающимся камням – предупреждает, что идёт. Лишь не спугнуть, не увидеть в глазах золотых испуг.

- Я не, - хриплый шёпот, оборванный на полуслове. Протягивает руки в грубых перчатках, ало-белым пятном горя в сумраке. Нехитрая снедь, чтобы желудок согреть. – Спасибо.

Ест жадно. Глотает жадно. И настороженно по сторонам смотрит. Хотя кому в глуши в отсутствии манер упрекнуть? Улыбка трогает губы. С теплом приходит мгновение спокойствие, точно пред надвигающейся бурей.

Но небо чистое. Заботы на плечах чужих, а повода для тревог нет. Только нет-нет и мелькнёт средь древесных стволов образ из верного кошмара.

- Вас что-то беспокоит, госпожа?
- Я хочу пройтись.
- Тогда я распоряжусь о сопровождении…
- Не стоит, я хочу пройтись одна.
- Госпожа, мы не в Таррине. Вы же и сами понимаете, что…

Оттилия смотрит безмолвно. Прикрывает глаза и качает головой. Знает, понимает, сама сотни раз повторяет. И всё же уйти хочет прочь. Туда, где не достанут голоса и свет.

- Я пойду вперёд, навстречу Седну, - мягко, утешающе. Точно от имени телохранителя беспокойство горничной исчезнет.
- Госпожа… Вы уверены? – Элла и сама готова идти неприметной тенью след в след.

Оттилия кивает и позволяет девушке поправить плащ, капюшон, волосы. Точно графская дочь не на прогулку собирается, а на светский раут. Скрывает лицо в отбрасываемых тканью тенях и неспешно начинает бесцельный путь. Взгляд Эллы спиной долго чувствует. Горничная будет ждать у лагеря, покуда госпожа с телохранителем не вернётся целой и невредимой.

Навиер не торопится. С силой каблук в землю вдавливает, оставляя приметные следы. Среди треска и шорохов да отдаляющихся голосов только стук сердца и дыхание различимы. Молчит. Дышит ртом, пробуя на вкус влажный и холодный вечерний воздух.

Дорогу знает, по тропам зовущим, обманчиво светлым, не ступает, пока не оказывается на поляне, на картах не встречающейся. Дорога точно исчезает в тёмной зелени, влажной от росы.

Оттилия не спешит к дому, возвышающемуся посреди и стремящемуся слиться с тенями. В мутных окнах брезжит свет, а ветер треплет слетевшую с петли дверь. Громко хлопает, точно привечает незваную гостью.

Оттилия опасливо осматривает дом. Издалека. Тяжелеет плащ, пропитанный влагой. Чутьё просит прочь уйти, укрыться среди огней тёмных, а не влекущих из темноты. От дома веет опасностью. Как иначе объяснить, что кроме ветра и скрипа старой древесины в округе лишь шаги Наивер раздаются. Её тяжелое дыхание и хриплый посвист.

Но дорога назад не ведёт, зажимает кольцом древесным. Или Оттилия уже ничего не видит?

Вскидывает голову высоко и смотрит на темнеющие облака. Дело к дождю. Не сомневаясь в тех, кто поклялся в верности на крови, Оттилия уверенно идёт к дому.

На груди – алая брошь и древнее создание, не знающее страха. На поясе хлыст да острый кинжал. Как-нибудь сладит. А не сладит – услышит кошмара смех. Что вернее собаки ждёт у хозяйских ног.

Не эту ль тьму с блеклым светом ты видела, девочка?

Оттилия заходит в дом молча, ступая на скрипящие половицы. И захлопнувшаяся дверь, что, казалось, отвалится с новым порывом ветра, почти не удивляет.

Почти.

Кошмар смеётся.