Железный язычок раз за разом ударялся о стенки колокола, пока бледные ссохшиеся роки тянули и тянули вниз канат, тут же поднимающийся вверх с каждым покачиванием массивного металлического купола. Звон был равномерным, не паническим, но с равными интервалами, разносящийся по округе. В отличии от пожарного колокола тот, что был на часовне, был куда крупнее , из-за чего каждый удар был равносилен удару молота по наковальне, на которой ковалось будущее Тромвина. И, по мере того, как вибрации разносились по деревушке, один за другим окна начинали загораться.
Сначала тусклыми огнями свечей. Затем уже сильнее, когда кто-то понимал, что дело дрянь, и надо как минимум выйти на улицу и посмотреть, что происходит. И они выходили. Кто-то накинув на ночнушку верхнюю одежду, кто-то укутавшись в подобие покрывала. Некоторые и просто в одежде, заснув ранее за рабочим местом. И, если в первые мгновения растерянный взгляд искал источник звука, то, спустя несколько секунд, взгляд привлекал уже не колокольня церквушки в центре.
А столб дыма. Тот, что освещался багровым пламенем у основания здания, что полыхало, находясь вдалеке, на западе от деревушки.
Человек в доспехах был непоколебим. Словно стена из стали, он оставался обеими ногами на лестнице, крепко держась за меч, воткнутый наконечником в рогатую женщину. В ее глазах чудовище, заплывшее плотью и зубами, подергивалось и дрожало, словно содрогаясь от смеха, пока ее жертва трепетала у нее на вертеле. Вряд ли, правда, эта масса действительно могла хохотать, но, даже если хохот и был, то он вскоре закончился, стоило...
Стоило ей сделать шаг вперед, она почувствовала, как ее сердце сжимается. По ту сторону, всего в паре мгновений, стояла она. Точно такая же Сорока. Точно такие же белоснежные волосы. Та же плоть. Те же кости. Но такие разные. Там, где по одну сторону был камзол и оружие, по другую было платье и шляпка. Она готова была поклясться, что в этом нет смысла, ведь она бы никогда не легла в кровать в том же платье, но это было неважно. Ничего из происходящего не имело значения, кроме двух рукоятей в руках Сороки, заканчивающихся стальными лезвиями - одно подлиннее, а второе покороче. Даже пламя словно выцветало, теряя краски, но окрашивая в них ту копию, что стояла перед ней.
Челюсть раскрывается, кожа у уголков губ растягивается в беззвучном крике, пока мышцы голени вопят о боли, но все равно напрягаются. Проходя будто сквозь толщу воды, Сорока заставляет себя приблизиться хотя бы немного.
Это заметили все. Беззвучный вопль, на фоне которого стихает все. И пожар, и крики, все. Он был направлен в одну лишь точку, ту самую, место которой сейчас занимала Цель. Или Альфина Виго. Или что-то еще.
Он оборачивается на мгновение. Что-то заставило его это сделать. Спиной он чувствовал, что все ровно так же, как было и секунду назад. Позади него стоит та самая леди, но сейчас... Что-то сказало ему обратить на нее внимание. Словно она звала на помощь.
И это была ошибка.
Острая боль, распустившаяся дубовой кроной у лопатки и прорастившая корни, вонзилась в тело заставив чуть покачнуться. Он обернулся. Виго была еще в порядке, но он... Он видел, как красноволосая двигается к нему и тут же удаляется. Равновесие чуть сместилось. Эгнар не падал назад. Он знал, как держать его, но боль в спине, в плече, в груди и ребрах...
Меч падает, звенит по ступенькам, ударяясь о дерево и о ковер, что был приделан к ним, не позволяя поднимавшимся гостям подскользнуться. Сейчас же его функция была заменена, и он просто горел. Правая рука потянулась к плечу, к спине. Шлепает по ней, прежде чем...
Грегор Виго чувствовал, как его тело предает его. Сначала нога, которой и так не хватало, с ее подвижностью. Но теперь дело было уже не в ней. Легкие разрывало. Сердце бешено колотилось, и обещало уже не вырваться из груди, но порваться на месте. Глаза наливались кровью, а все содержимое черепной коробки будто превратилось в желе, увеличиваясь в размерах и лопаясь. Правым ухом он ничего не слышал - из ушной раковины текла небольшая алая струйка, падающая каплями на рубаху, одетую наспех, оставляя на белоснежной ткани густые и теплые темные следы.
Он старался. Он пытался. Он поднимал взгляд только для того, чтобы почувствовать, что еще одна попытка встать убьет его окончательно.
И он видел, как, вслед за вспышкой, покачнулась его дочь. Как монстр, стоявший в нескольких шагах от него, опустил когти, которыми прикрывался от новой вспышки.
Видел, как человек в доспехах - наемник, которого он нанял, сильно шатается из стороны в сторону, прежде чем упасть.
И в этот момент монстр ринулся вперед.
Вспышка сил позволила барону подняться. Он делал это, уже не думая ни о разорванных мышцах, ни о сломанных костях. Он поднялся, потому что должен был. И, когда его руки уперлись в преграду, по поместью растекся еще один крик. Крик человека, сползавшего на отказывающих ногах по незримой преграде, что не давала ему пройти к своей дочери.
Ее крика слышно не было.
Сорока прекрасно видела, как она покачнулась от того взрыва, что приходился на сторону наемника в доспехах, но при этом даже не посмотрела в ее сторону. Словно призрак, она смотрела только на Сороку. И когда та начала двигаться, не шелохнулась.
Два лезвия рассекали воздух, пока сапоги отталкивались от пола. Пока искры и трескающиеся от веса и пламени половицы скрипели под ней. Ей нужна была не дуга. Ей нужно было пронзание, и тогда лезвия нарисовали в воздухе небольшую полоску, тянущуюся от клинков. Сабля смотрела прямо в сердце.
И в сердце она и попала.
Вопль отца задохнулся. Треск пламени. Треск деревянных перекрытий. Но ни вскрика, ни вопля, ничего.
Сорока смотрела на себя, из чьей груди торчал клинок, завершавшийся рукояткой с гардой, что держали ее пальцы.
Этого было мало. Второй меч, короче, был отведен в сторону левой рукой, а затем выстрелил, пронзая печень.
Мало!
Она раскрывает рот в крике уже своем. И делает шаг вперед. Поднимает руки, напрягая мышцы, и чувствует ,как легка ее жертва. Как мало сил требуется на то, чтобы поднять ее над собой. Как свисают ее неживые руки, подол платья. И как безжизненно падает ее голова на грудь.
Кричит теперь Сорока. Не от горя, не от боли, не от жара, но от чего-то еще. С силой опуская женщину, что повисла на ее оружии, на пол. Бросая ее, будто грязную тряпку.
Они слышат звон. Они слышат хруст. Они слышат звук разбивающегося стекла и керамики. Не тот звук, что подходит для тела, что падает на твердую поверхность. Нет, это был звук разбивающегося фарфора, что встретился с полом.
Сорока замирает. С первого этажа видно, как падают ее плечи, руки расслабляются. Как она выдыхыает с силой. Как барон, которого они должны были спасти от пожара, замирает, но губы его продолжают дрожать. Как обе кисти обессилено падают на пол, а сам он оказывается на коленях, и по лицу его еще не текут слезы, но что-то в нем ломается. Так же, как ломается и в Сороке. Ровно перед тем, как она поворачивает голову к лестнице и уже хочет что-то сказать...
Толчок. Тянущийся из под земли. С длительным разгоном, ударяющийся об поместье. Как будто из недр гигантский молот не поднялся, но опустился на дом, заставляя дернуться всех присутствующих.
Она сглатывает.
- Наружу! Все!
Голос, не рык, не рев чудовища. Не чудовище вовсе, но все та же женщина, что наняла их двоих. Та, что ринулась к толстяку, и та, что даже не успела окинуть то, что происходило на первом этаже. Потому что времени не было.
Им надо было уходить прямо сейчас.
Толчок повторяется.
[/float]
