Гильем думал, что каждый его шаг ведет все ближе к его единственному желанию освободится от ненавистных уз, опутавших душу с рождения. Но только сейчас, на пороге смерти, он осознает, что тропа, по которой он шел всю свою жизнь, это замкнутый круг из прутьев нерушимой клетки, что зовется судьбой.

Каждый его след в глубоких снегах заполняется почти до самых краев его же проклятой кровью, бегущей из десятка рваных ран, и хриплый вой бури подобно голодному треску огня заглушает все прочие звуки, кроме неистового биения сердца. Руки сперва горели от кусачего холода, после приятно онемели и не двигались, но теперь они снова жгутся - от пламени, что преследует его в ночных кошмарах. Каждое мгновение белесый занавес пурги настоящего меняется местами с маслянисто черным смогом прошлого - туда и обратно. Размытые силуэты деревьев оказываются призраками, ожидающими долгожданного возмездия: за грех его рождения.

Последний остаток сил улетает тут же вместе с клинком, который прилетает в одну из расплывчатых фигур и с глухим звоном отскакивает об дерево, после погружаясь на дно снежного моря.

Проклятье.

Как же он жалок сейчас, совсем как говорил о нем отец. Охваченный кровавой жаждой, которую отказывается утолять из глупой гордыни, а потому и ослабленный настолько, что не может даже за себя постоять. Нет, не только, ведь даже стоять на ногах сейчас уже не может. Ноги предательски сгибаются в коленях и тело, подобно тонкому стеблю под могучим ветром, ниспадает набок, как бы не противился его мятежный дух. Снег, обратившийся горячей золой, тут же начинает медленно поглощать его, обещая лживый покой, за коим кроилась долгожданная кара.

Как же сухо во рту и на клыках.
Ах, как же хочется свежей крови.

Будь матушка здесь, она бы дала вновь впиться в свое перерезанное горло, чтобы этот отвратительный голод больше не терзал его грудь?
Не высуши уже он так давно её досуха, то несомненно она бы разрешила.

Сквозь непроглядную пелену вдруг прорезается еще одна далекая тень, которая, однако, приближалась с каждым обессиленным вздохом. Он смотрит на неё с блеклым огоньком стыда, надежды и звериного желания и, когда тень нависает над ним словно бледный жнец, он одним протяжным стоном вместо слов просит утолить свою кровавую жажду.

Но как раньше не давала ему этого собственная гордость, так и сейчас не даст коварная прихоть небес.

Боги решили посмеяться за его счет в один последний раз.

Тень наклоняется к нему и оттого становится больше, словно накрывая собой всё вокруг. Былая надежда сменяется страхом, а треск огня - пробирающей до костей ледяной тишиной.

Лишь запах вспоротых тел щекочет ноздри.

Целый мир делает поворот и вот он, лежащий на земле мгновением ранее, оказывается на обмякших ногах, уронить тяжелый груз которых не позволяет ведущий чуть ли не насильно незримый ему костыль. От каждого его шага упрямая тьма понемногу отступает и больной разум рисует до отвращения знакомые стены дома, в котором он родился. Его тянут дальше, вперед по одному и тому же коридору, в конце которого его ждала одна и та же дверь, а за ней ему предстояло увидеть, как и каждое утро до этого, одну и ту же картину.

Как прислуга оттаскивает ничем не скрываемые остатки изувеченных тел.
Отец даже из обыкновенной уборки мусора делал прилюдное представление, смысл которого всегда был одинаков: показать всем, кто мог видеть, собственную власть и вседозволенность.

Гильем даже не помнит, в какой момент подобные вещи перестали вселять в его детское сердце ужас и стали просто раздражающей обыденностью. Неужели с самого рождения?
Почему это мысль вдруг так беспокойно скребет его череп изнутри?

Пока неведомая сила продолжала нести его дальше, в окне засверкали множество парных огоньков, что сияли ненавистью столь чистой, столь искренней, что легкая дрожь своевольно пробегает по хребту. Заметь отец эти взгляды, то смотрящих тут же лишили бы глаз, но вот его сын не был ни настолько же жесток, ни мелочен. Поэтому его можно было безнаказанно ненавидеть, словно именно по его злой воле их жизнь сковали цепями из страха и смерти.
Будто он чем-то отличается от них.

В ответ он злобно скалится и рычит.

- Это... неч... нече... стно...
Лежа на промерзлой шали сквозь бьющую его лихорадку он пытается что-то сказать, но поначалу с его уст выходят лишь рваные обрывки слов.
- Почему... хищник... должен извин... извиняться за то... кем он родился?... Дум... Думаете... он хотел, чтобы... вы для него... были скотом?... Я... Я!... Никогда... не прос... не просил об этом... Хватит... Хватит... ХВАТИТ НА МЕНЯ ТАК СМОТРЕТЬ!

Все внезапно пришедшие силы тут же уходят на этот звериный рев, полный яростной мольбы. Он знает, что боги на него не ответят.
Они никогда ему не отвечали.

Но быть может хоть кто-то сейчас его услышит.

- Я... этого... не заслужил...
Одинокая слеза смешивается с потом и пропадает, никем не видимая.