Гёкка шипит в ответ на обзывательство, но ничего не говорит, слушает ее, принимает ее боль себе, как и обещал. Ему это больно, едва ли так же больно, как и ей, но яд в ее словах проникает в его собственные глубоко потаенные раны, разъедает душу изнутри. Горечь во рту и холод в руках. Он никак не может собраться, никак не может сосредоточиться. Ее лицо заставляет его плакать, но он просто не может не смотреть.
Ему не хочется с ней биться, это как избиение котенка - низко и мерзко, но этот котенок не был безобидным. Это была уже взрослая самостоятельная кошка, которая причинила ему больше боли, чем кто-либо другой. За боль он всю свою жизнь отвечал болью, и это не должно было стать исключением, иначе чего стоят его принципы?
У нее тоже есть принципы, и он испытывает их. Хочет узнать, насколько далеко она готова зайти, ощутить это своим телом. Руки дрожат, но он все равно поворачивается к ней и встает в стойку. Враг, которого он не может ранить - здесь нет романтики, это враг, которого он должен убить. Сегодня, или же никогда. Все или ничего.
- Да! Используй все, что можешь, покажи мне себя настоящую! Хватит всей этой хуйни! -сердито бросает Гекка.
И она наносит удар. Самый подлый и болезненный, который можно было придумать. Забирает у Гёкки последний шанс на легкий бой. Удар этот она наносит отказом. Слова о маске шокируют Гёкку, и пользуясь моментом Неглит метает его же собственный нож, обратно в него. Швыряет, как обычно делает с его чувствами. Она показала ему, как с ней может быть хорошо, но лишь для того, чтобы все забрать с первыми лучами солнца. Это так жестоко и больно, но он любит ее даже не несмотря на эту боль, а благодаря ей. Ведь так он познал цену... Он понимает, что нет никаких причин больше ограничивать свою любовь. Пусть даже она и означает стремление убить ее, или же пасть от ее руки.
Нож втыкается в руку, заставляя выпустить меч, и она бежит на него. Ее лицо все ближе и ближе. Дождь разбиваетс о белые ресницы, оседая каплями под голубыми глазами, полными боли и печали, которые отступили на задний план, стоило адреналину взять свое. Она показывает себя ему, и ее хвост, балансирующий хорошую боевую стойку, красноречиво заявляет об этом. И как в этот искренний момент он может ее не принять?
И он принимает, лезвие ударяет ему в бок, упираясь в ребра - инстинкты дернулись в последний момент, глуша удар тупой болью. Рука легла поверх ее руки, не давая забрать меч обратно.
- Ты... - он поперхнулся, и из клюва показалась тонкая струйка крови, - Ты бесподобна...
Гёкка улыбается ей, искренне, но с болью в глазах. Рука, стряхивает воткнувшийся в нее нож и устремляется к шее Неглит, хватает ее грубо, нещадно раня кожу когтями. Пусть сегодня не он пролил первую кровь, но он прольет последнюю... при любом исходе.
Рука отзывается болью - кинжал, похоже, повредил нерв. Пальцы сами разжимаются, но Гёкка не может отпустить ее просто так. Он замахивается своим клювом, но в последний момент изгибает свою голову так, чтобы ударить в лицо девушки лбом вместо клюва. От мощного удара она подалась назад, но меч так и не выпустила из цепких лап, как не выпускала и сердце Гёкки. Меч выскользнул, усугубляя рану и заставляя Гёкку харкнуть кровью, согнувшись.
- Ха...ха-ха, ха-ха, - начал смеяться он, прерываясь на приступы боли на выдохе, - Ты ведь... действительно можжешь. Но я... Никогда не сдаюсь без боя!
Он достал небольшой мешочек, в котором хранил особые острые специи. Будучи сухими, они легко распылялись облаком, заставляющим даже самый непривередливый нос сморщиться, а глаза слезиться. К сожалению, Гёкка совершенно забыл о том факте, что идет дождь, так что из мешочка вместо облака выкатился лишь рассыпчатый комок. Упав в грязь, он слился с ней, потеряв всю свою ценность.
- Бля, - Гёкка попытался было рвануть к мечу, но Неглит была настроена преградить ему путь. Достав из рукавов по ножу в руку, Гёкка встретил ее как подобает оппоненту, чью решимость он уважает, чью решимость он понимает. Как он может не ответить от всего сердца? Птичьи рефлексы обострены до предела. Кажется, что время замерло, и Гёкка подныривает под удар, левой рукой подставляя нож под лезвие и отводя его в сторону. Другая рука, правая, стремится воткнуть нож в открытый бок девушки, но боль от полученной раны опять дает о себе знать, и рука выпускает нож, едва рукоятка отдается хоть каким-то напряжением.
Цокнув, Гёкка влетает в Неглит плечом, сбивая ее в сторону. Сам он устремляется к своему мечу и поднимает его из грязи. Обтирает рукой рукоять неспешно прежде чем взять - ждет, пока она поднимется и меч поднимет. Сам стоит худо - меч в левой руке держит, а правой левый бок прикрывает...
..пока меж пальцев кровь струится..
Он смотрит на нее, такую хрупкую и чистую посреди всей этой грязи, что никогда не могла закрыть от взгляда Гёкки ее истинной красоты. Красоты столь прекрасной, что смотреть на нее больно. Сейчас больно, потому что он знает, что должен сделать. В его голове сидит предатель, что настойчиво крутит старые воспоминания, начиная с того дня, когда она придавила его к полу. Он же прижал ее к стене, защищая. Вел ее в темноте, вел прямо в ловушку. В ловушку, в которой они оказались вместе, которая сблизила их сначала в том шкафу, а потом и в раздевалке.
Он тогда обнял ее, голую, горячую, но в то же время холодную. Как же Гёкка тогда хотел взять ее, на крыше даже не сдержался, но его нутро словно чувствовало подвох. Словно в эти моменты перед ним был совсем не тот человек, которого он любил, а безвольная кукла, которая ждет, когда с ней наиграются.
Слезы льют рекой, но ничего страшного - под дождем не видно. Можно плакать, можно всхлипывать, ведь он понимает, что не сможет ее убить, но все еще не может остановиться от попытки сделать это. Преодолеть этот барьер, возможно последний оплот его человечности.
- Еще р-раз,- стоит ей поднять меч, как он наносит по нему удар. Да, рука левая, но теперь движения Гёкки ускорены ветром - он больше не шутил и использовал все, на что был способен. Он хотел, чтобы она тоже увидела его настоящего, чтобы разглядела, насколько ему больно жить с мыслью, что она входит в его жизнь как мимолетный сон, после которого приходится возвращаться обратно в серые будни. Он больше не сдерживался.
[dice=38720-1:20:15:Он отбивает ее меч в сторону и метился ей прямо в сердце.]
Все идет так медленно, что Гёкка видит как медленно летящие капли разбиваются о скрестившиеся со звонким звуком клинки, как разлетается с блестящих лезвий грязь Сила удара отдается в руку, но Гёкка знает, как с этим справиться, а вот она нет. Меч покидает ее руку, а Гёкка же перенаправляет свой колющим ударом ей в шею. Смертельный удар, и она это понимает. Он это видит в ее глазах, в которых помимо остальных эмоций можно разглядеть первородный страх смерти, или, быть может, будет правильнее сказать, что он увидел в ее глазах желание жить? Не просто желание, желание подкрепленное действиями. Неглит наконец-то стала искренней сама с собой, и оставленный после неудачной атаки нож в ее левой руке тому подтверждение.
Впервые в жизни Гекка больше не хочет быть эгоистом. Он не может забрать ее себе без остатка, лишив мир столь чудесной души, уж лучше он убьет того, кто посягнул на нее. Он готов убить всех, даже себя, который посягнул на то, чем она на самом деле дорожит.
Гёкка ухмыляется и отводит лезвие в последний момент чуть в сторону. Кончик меча скользит по окровавленной когтями коже, добавляя новую царапину. Меч проходит над ее плечом в никуда, а вот ее нож попадает ему куда-то под ребро. Боль сильная, резкая, теплая, тяжелая - она укрывает его как одеяло, распространяясь от раны. Где тепло - там обмякает, он весь обмякает и валится на девушку своим небольшим весом, не в силах больше стоять самостоятельно. Рука зацепилась за плечо, когти вцепились в него как в спасительную соломинку.
- Не такой уж я и хороший мечник, раз такой слабачке пр-роигр-рал, - кряхтит он у ее уха. Появившийся смешок выходит судорогой боли, и теперь на нее приходится уже весь его вес, - Но ты... ты запомни меня... спой... в песне... Последние слова звучат где-то уже совсем далеко далеко в темноте, пока сознание стремится к бездне, оставляя тревоги о Шейкриле, Ловцах и Изгоях далеко позади.
Неглит Оборотень, 24 года Воровка легкого поведения Вечно в пути
Посты: 46 411,1/0 11.23,1/0
Ее удар действительно достигает цели. Она действительно попала.
[indent] Причем оба раза. Перед глазами все еще стоит картина того, как его собственный нож, брошенный ею, врезается в его руку, заставляя бросить меч, и она в ужасе от этого осознания настолько, что разум отказывается принимать факт попадания собственным лезвием по ребрам ворона. Но адреналин, разлившийся по венам, не дает заложенному заботливой рукой в белую голову страху взять контроль, потому что балом сейчас правит та мерзость. И ее вид крови только раззадоривает, металлический запах, смешавшийся с запахом ворона пьянит сильнее любого алкоголя, и ощущение, словно не та мерзость – сама Неглит сидит взаперти под тысячью замков, являясь безмолвным наблюдателем. Хотя, конечно, это было не так. [indent] Он говорит, что она бесподобна, но взгляд Неглит сконцентрирован только и исключительно на струйке крови, что красной нитью тянется от клюва ворона, вызывая одновременно ужас и жажду. Странную жажду, и страх наполняет все ее тело, начиная неистово колотящимся сердцем, и заканчивая тем странным ощущением в глубине живота, которое усугубляется, когда ворон хватает ее за шею. [indent] Когда она перестала ненавидеть это действие? Когда она стала желать его? [indent] Может, все зависит от того, кто хватает ее? [indent] [indent] Она чувствует, как его когти вонзаются в белую шею, как ее собственная кровь течет вниз, размываемая дождем, и чувство боли настолько сладкое и желанное, что, когда его пальцы разжимаются, она даже готова вскрикнуть. [indent] [indent] Но вместо этого она слышит глухой удар, от которого искры из глаз сыпятся. Будь она в другой ситуации – скорее всего выпустила бы меч, но та часть не дает этого сделать, продолжая когтями в обмотанную кожей рукоять впиваться, словно это единственное, что связывает ее с реальностью. Возможно, потому что это единственное, что не дает ей окончательно подавить «бунт» и загнать чудовище обратно в клеть. [indent] [indent] Она стоит, меч двумя руками держа, и дышит тяжело и хрипло, воздух со свистом вырывается сквозь удлинившиеся клыки. Дождь заливает ей лицо, размывая непрекращающиеся слезы, которые ей только и остается лить. [indent] А чего ты ожидала? Ты же сама пообещала исполнить его желание, сама вступила в бой с ним. Что мешало действительно напрячься и усыпить его? [indent] Ты сама. Во всем. Виновата. [indent] Но ведь еще что-то можно исправить, правда? [indent] Она пытается преградить ему путь к мечу, валявшемуся в грязи. Руки ноют и дрожат, меч слишком тяжелый для нее, но она все равно делает взмах, пытаясь отогнать ворона от оружия, но в этот раз этот трюк не проходит – Гёкка одним стремительным движением ныряет под дугу удара, боль пронзает ее бок так ярко, словно все ее тело пронзает вспышка боли. Словно в довесок к этому, ворон толкает ее, и Неглит позорно падает в грязь, от чего рана взрывается новой болью. Она бы и хотела зажать рану рукой, но это значит, что ей придется отпустить меч… [indent] А этого допустить нельзя. Нельзя проиграть. Проигрыш значит смерть. [indent] А она очень не хочет смерти, игнорируя желая Неглит. [indent] И кровь течет, но на темной одежде, к тому же под покровом ночи, этого совсем не видно. [indent] И вот ворон снова стоит с мечом, но уже в другой руке, раненной ладонью зажимая дыру в боку. И это она с ним сделала, своими руками, и ведь никто не заставлял, она сама начала этот бой, сама нанесла ему первые раны, хотя единственное, чего она хотела все это время – это позаботиться о нем. [indent] [indent] Она уже не сдерживается и рыдает, всхлипывая громко от боли физической и душевной, когда, едва поднявшись, пытается отразить удары, которые сыпятся один за другим. Она отступает, едва успевая подставлять клинок под другое лезвие, и каждая встреча металла с металлом высекает искры и звон, имеющие вид и звук их боли. [indent] Очередной удар. Лезвия вновь встретились в убийственном поцелуе, но этот удар сильнее прочих, отдача от него вызывает такую вспышку боли и в ране на боку, и в практически вывернутом запястье, что Неглит наконец-то разжимает сведенные судорогой пальцы, и оружие падает на землю. [indent] [indent] Все замедляется, словно время стало тягучим и сладким, как патока. Он метит ей в шею, и как же до безумия красиво блестят капли дождя на лезвии, когда оно стремится к ее белой коже. Чудовище бьется в припадке, ему, никогда не жившему по-настоящему, страшно, действительно страшно лишиться этой возможности, так ни разу и не попробовав выйти наружу, и ужас этот искрами пляшет в ее глазах. Самой же ей жалко, на самом деле, что все закончится именно так. [indent] [indent] Перед мысленным взором одна за одной проносятся картины с их первого задания. Как он защищал ее, жертвуя собой. Как она, абсолютно эгоистично, обнимала его, вжимаясь в теплые перья так сильно, словно это была ее единственная возможность спастись. Может, оно и в самом деле так было? А она уперлась в эту свою идею, словно баран, не желая отпустить какую-то смутную надежду, и из-за этого упуская иные возможности? В любом случае, теперь это уже не имеет никакого значения… [indent] [indent] Но рука, словно живущая своей жизнью, снова крепко сжимает рукоять, но совсем другого оружия – более легкого, более привычного. Неглит даже сама не успевает понять, откуда оно взялось, такое ощущение, словно оно просто всегда было в ее руке. [indent] Потому что зверь так просто не сдается. Даже несмотря на то, что человек видит – в глазах напротив уже нет желания убить. [indent] Лезвие проходится по ее горлу почти игриво, эта боль – ничто по сравнению с той, которую воровка ожидала почувствовать. Они вновь рядом, снова ранящие друг друга и не имеющие никакой возможности выйти из этого порочного круга. Она уже даже не пытается сдерживаться – захлебывается рыданиями, пока он, вцепившись в ее плечо когтями, буквально повисает на ней, и шепчет какой-то бессвязный бред. Она старается удержать его, но единственное, на что хватает ее и без того обессилевшего организма – это вместе с ним осесть на землю, придерживая обмякшее тело и с животным ужасом всматриваясь в рукоять ножа, что так и продолжала торчать из бока. [indent] [indent] В голове даже не остается ни единой мысли, все пространство заполняет звенящее отчаяние, ненависть к себе, вспыхнувшая с новой силой и боль. Ей больно, горько, и на этом фоне даже рана на собственном теле практически не ощущается. [indent] [indent] Тело ворона лежит у нее на коленях, когда одной дрожащей рукой она тянется к рукояти, выглядывающей из тела Гёкки… Но, когда пальцы почти касаются кинжала, Неглит резко отдергивает руку, чтобы с силой отвесить самой себе пощечину. Не время. Сейчас не время для этого, самобичеванием она займется позже, когда… Когда убедится, что Гёкка будет жить. [indent] [indent] Усилием воли она выгоняет из своей головы все прочие мысли, поставив во главу угла эту простую и очевидную цель. И это действительно помогает ей. [indent] [indent] Обхватив руками тело ворона, она как можно аккуратнее затаскивает того в заброшенный дом, около которого и происходил бой. Внутри обстановка почти такая же гнетущая, как и снаружи – пара комнат, в одной из которых, где крыша еще не до конца прогнила, стояла одноместная кровать, рядом с которой притулился небольшой комод и покосившаяся табуретка. Именно на эту кровать Неглит с трудом уложила ворона, прежде чем начать рыться по ящикам. Там она нашла запас еды, разного рода лекарственные и не очень настойки, а также вполне приличный моток бинтов. Кажется, это место было небольшой базой ворона, но долго задумываться об этом девушка не решилась – все же, каждая секунда была на счету. [indent] [indent] Неглит достает второй кинжал, и им без зазрения совести режет одежду ворона вокруг ран, и действие это продиктовано одной единственной целью – не навредить снятием еще больше. [indent] [indent] Когда с одеждой покончено, она как можно осторожнее забинтовывает раны, при этом торчащий из торса нож вынуть не решаясь – кажется, ей кто-то когда-то рассказывал о том, что это может только больше навредить. Кровь тут же пропитывает слои бинтов, но воровка не останавливается, глотая до сих пор текущие по щекам слезы, потому что это – единственное, что она сейчас может для него сделать. При осмотре ящиков она поняла, что все бутылочки подписаны в стиле Гёкки, то есть в общем понятно, для чего они, но как конкретно какую из них использовать не ясно совершенно, а в этот момент страх навредить еще больше стоял во главе угла. [indent] [indent] Как только результат перевязки ее удовлетворил, она быстро направилась к выходу, и только тогда заметила на полу соседней комнаты двух «жмуров». Поразмыслив немного, она оттащила их к стене, прикрыв сверху мусором, в который превратилась сгнившая часть крыши, и далее, не теряя уже ни минуты, рванула обратно в город. [indent] [indent] Легкие предательски жгло огнем, бок отзывался вспышками боли, несмотря на то что Неглит как могла старалась зажать рану руками. И кровь сочилась сквозь пальцы, капая на мощеную камнем дорогу, пока воровка по кривым улочкам и узким переулкам уходила все дальше и дальше от заброшенного дома. [indent]
***
[indent] [indent] – Забинтовали вы его отвратительно, – фыркает мужчина, собственным ножом срезая бинты. Неглит стоит у противоположной стены, скрестив руки на груди и не решаясь даже смотреть в их сторону. [indent] [indent] – Как сумела, так и забинтовала, – огрызается она в ответ, и даже не боится, что врач возьмет и уйдет – за ту цену, которую она заплатила, он был просто обязан остаться в любом случае. [indent] [indent] – Что-то не поделили или братья по ремеслу покоцали? [indent] [indent] – Слушайте, вот вы вроде взрослый человек, должны понимать, что чем меньше знаешь – тем дольше живешь. [indent] [indent] Больше они практически не говорят. Рунигон что-то там колдует над ранами, и Неглит даже не пытается вникнуть в этот процесс, в какой-то момент и вовсе на пол по стенке сползая, когда от кровопотери голова начинает кружиться уж очень сильно. Мужчина поворачивается к ней, внимательно рассматривая сквозь узкие очки. [indent] [indent] – Может все же я для начала вашими ранами займусь? [indent] [indent] – Я же… сказала… сначала… он… – она дышит тяжело, и боль, ставшая перманентной, уже невыносима до скрежета зубов, но она обязана убедиться, что с Гёккой все будет в порядке. Только тогда она озаботится собственным состоянием. К тому же, эта рана и эта боль так удачно являлись неким подобием наказания для нее – словно таким образом она могла хоть частично искупить свою вину перед ним. Хотя, конечно, на самом деле это было не так, но подобные мысли приносили ей странное извращенное удовольствие, которое она с определенной долей эгоизма смаковала. [indent] [indent] Рунигон был хорошим врачом, известным как среди преступного мира, так и вполне законопослушного. Наделенный даром целительства, подкрепленным обширными знаниями в медицине, он брал за свои услуги дорого, а за «выезд на дом» – и того больше. Но цена была последней вещью, о которой беспокоилась воровка. [indent] [indent] Впрочем, на полное заживление ран денег, которые Говард успел выплатить авансом, все же не хватило, поэтому Рунигон применил комбинированную технику, особо опасные части ранения исцелив магией, а остальные старым-добрым способом зашил, предоставив организму возможность самому справиться. Раны Неглит он и вовсе только зашил и забинтовал – сама попросила. [indent] [indent] – Мне нужно уладить свои дела, и я сразу вернусь, как и договаривались, – бросает он, собирая свои вещи и выбираясь на улицу из этого затхлого дома. Он мог вообще не соглашаться на просьбу Неглит, но по своим каналам и до него дошли слабые отголоски рассказов про белую воровку, в частности – от одного хорошего знакомого, чей заказ он безукоризненно выполнила. Это и послужило причиной, хотя, чего греха таить, посмотреть на нее было и в самом деле интересно, особенно в момент, когда она с абсолютно отсутствующим выражением лица разделась перед ним, не испытывая ни страха перед болью, ни тени смущения, ни даже легкой неловкости, которая обычно возникает у девушек. [indent] [indent] Еще несколько минут Неглит сидела на табуретке неподалеку, не чувствуя себя вправе даже коснуться ворона. Картины ночи мелькали перед ней слабыми отблесками кошмарного сна, с тем лишь отличием, что все случилось на самом деле… И от этого были только ужаснее. [indent] [indent] Она действительно ранила его, и не просто ранила – она вполне могла убить его, не милосердно лишить страданий, отправив в мир вечного покоя по дланью Хилиата, а жестоко и хладнокровно оставить истекать кровью, чтобы жизнь по капле просачивалась в землю. [indent] [indent] Ей казалось, что она держит чудовище достаточно крепко, чтобы оно больше никогда не вырвалось не свободу, чтобы со временем погибло там, внутри. Но оказалось, что чудовищем была она сама. Она выпустила его в тот самый момент, когда впервые случайно опустила маску, позволив ворону заглянуть внутрь ее гнилого нутра. В тот момент, когда поддалась слабости, воспользовалась его светлыми чувствами к ней, чтобы на секунду поверить в то, что в этом мире есть кто-то, что хочет позаботиться о ней. [indent] Она сама во всем виновата. [indent] И иного выхода у нее нет. [indent] Неглит подходит к кровати, и, так же как когда-то давно, словно в другой жизни, на пыльном чердаке, садится подле нее на пол, словно собака, голову положив на край. Долго смотрит на лицо ворона, на местами сломанные перья, покрытые корочкой запекшейся крови. [indent] Это все ее вина. [indent]
***
[indent] [indent] Она не рисует ничего лишнего – они в просторной комнате, похожей на более новую версию той, в которой находились в реальности. Он – на кровати, она – там, где должна бы находиться дверь, но там лишь глухая стена. [indent] [indent] В комнате темно, но при этом как будто где-то сбоку горит одинокая свеча, но сколько ни крути головой, рассмотреть ее невозможно. [indent] [indent] Она сидит на достаточно крупном ящике, из которого доносится слабый звук, словно тяжелые цепи задевают темную древесину. Некоторые щели между досками, из которых сколочен ящик, покрыты липкой полупрозрачной субстанцией, которая застыла в попытке стечь дальше вниз. [indent] [indent] На вид ей не больше шестнадцати. Ей трудно контролировать собственное обличье в чужих снах, поэтому обычно она даже не показывается… Но сегодня другой случай. Она полностью обнажена, но это выглядит не эротично совсем – кожа не белая, а серая, почти зеленоватая даже, словно у не очень свежего трупа. Бедра ее с внутренней стороны испачканы кровью, хотя видимых повреждений на ногах нет, а худые запястья украшают продольные разрезы, которые никогда до конца не заживут. Голубизну глаз обрамляет краснота лопнувших сосудов, и завершают картину темные синяки под глазами. [indent] [indent] Она смотрит на него и даже не может улыбнуться – слишком тяжел груз вины перед ним. [indent] [indent] – Я пообещала, что сегодня не будет никаких масок… Поэтому вот – самая настоящая голая правда, – и вновь вместо смеха – шумный выдох через нос. Это сегодня ее максимум. [indent] Сон – удивительное место. Пространство может визуально не меняться, но при этом у тебя не будет никакой возможности дотянуться или дойти до желанного предмета… Сколько не беги и не тянись. [indent] – Надеюсь, я смогла исполнить твое желание… – она неловко дергает плечом, и даже издалека видно, как дрожат ее руки, пока по щекам начинают катиться слезы. Опять. [indent] [indent] – И теперь ты знаешь, насколько я отвратительное чудовище… Внутри и снаружи. Поэтому я даже не рассчитываю на твое прощение, это слишком нагло… Хотя, по сравнению с тем, что я натворила до этого… – из ящика доносится утробное рычание, и Неглит с силой пинает ногой по деревянной стенке. Внутри сразу затихают, и она продолжает, – Так что да, я понимаю, сколько боли причинила тебе, и никогда себе этого не прощу. Потому что я правда хотела заботиться о тебе, и сама же не смогла выполнить это простое обещание, – губы ее расползаются в болезненном оскале, пока слезы катятся градом по щекам, капая на голые колени. Она вновь захлебывается истерикой, осознанно искривляя пространство и не позволяя никому подойти к себе. Потолок вытягивается в бесконечность, лишенную какого-либо намека на свет и выход из этой ловушки разума, пока комната наполняется запахом гнили, таким резким, что от него глаза слезятся еще больше, а на ее теле появляются следы от ударов – какие-то синяки совсем новые, какие-то уже зеленоватые и даже желтоватые. [indent] [indent] Наконец она возвращает себе контроль над сном, и запах исчезает, и потолок, кажется, перестает отдаляться от них, хотя как знать, ведь его уже давно не видно и точно сказать нельзя. [indent] [indent] – Но я не совершу прошлых ошибок. Они все исходили из моей слабости, я слишком хотела увидеть тебя, понять, что ты выбрался из той передряги живым… А должна была сконцентрироваться на том, чтобы больше не попадаться тебе на глаза, чтобы у тебя была возможность выкинуть меня из головы и жить нормальной жизнью… – она кулаком вытирает слезы с лица, но упрямые капли продолжают стекать вниз, пока губы все так же растянуты в напряжении, в болезненном оскале. [indent] [indent] – Я больше не потревожу тебя. Больше никогда не причиню тебе боль. Это я тебе обещаю. Ты больше меня не увидишь. [indent] [indent] Из ящика вновь доносится вой, до странного похожий на тот, который она сама издавала, когда вытаскивала Гёкку из ловушки в шкафу. Как же давно это было… [indent] [indent] Неглит вновь с силой пинает ящик, но тот не унимается, продолжая тянуть заунывную песню, не желая верить, что она правда говорит это. [indent] [indent] – Тупая шваль, не может хотя бы раз заткнуться! – срывается она, нанося удар за ударом по дереву, которое все больше покрывалось мерзкой липкостью, просачивающейся откуда-то изнутри. [indent] [indent] – Прости, что тебе пришлось это видеть… Я сейчас… Сейчас нарисую тебе что-то хорошее… – всхлипы не дают ей внятно говорить, дополняя аккомпанемент воя из ящика. – Правда, я… Я обещаю… Самый лучший сон, который смогу… А когда ты проснешься… Я тебя больше не потревожу… – она зажимает рот руками, чтобы подавить рыдания, но кажется, это невозможно. В конце концов, она не выдерживает и вторит вою из ящика, закрыв лицо руками, с силой давя пальцами на глаза, и вой переходит в полный боли крик, – ДА ПОЧЕМУ ЭТО ТАК БОЛЬНО?! [indent] [indent] – Прости… Снова прости… Если для тебя это будет не трудно… Не ищи меня, пожалуйста. Ради самого себя. И постарайся… быть счастлив, – наконец она отнимает руки от лица, и затравленно улыбается. Она продолжает изо всех сил выдавливать улыбку, пока очертания ее размываются, пока комната не сливается в единую черноту без начала и конца, чтобы затем… [indent] Она рисует для него солнце. Оно теплое и даже немного сладкое, словно золотистые лучи можно на самом деле лизнуть. Рисует для него поляну сочной зеленой травы, окруженной мирными древними деревьями, чьи мощные корни даже спустя века продолжали впиваться в жирную влажную почву, усыпанную мягкой хвоей. В центре поляны – серебристое озеро, манящее обещанием прохлады и нежности водной глади. Солнце обволакивает вековые стволы, заставляя те сочиться тягучей смолой, что сверкает ярче любых драгоценностей и желанней любых сладостей. Когда картина обретает четкость, она добавляет последний штрих – ставит барьер вокруг этого кусочка сна, чтобы сквозь него не смогло просочиться ни одно воспоминание о ней. [indent] Она вновь вытирает слезы, но уже в реальности. Из собственного мешка достает бережно хранившиеся до сих пор листы бумаги со стихами, написанные угловатой аккуратной вязью. На листы падает пара соленых капель, прежде чем они оказываются на комоде. Следом туда ложится кошелек – в нем осталась та же сумма, которая была, когда воровка забрала его в прошлый раз. Бутылочки с лекарственными настойками она использовала, да так и не купила новые, поэтому больше ей положить нечего. Она уже собирается уйти, но внезапно вспоминает, что одну вещь на самом деле забыла. [indent] [indent] Неглит стоит долго. Очень долго, не решаясь ни уйти окончательно, ни забрать эту вещь. По-хорошему, ей надо ее оставить, чтобы не травить им обоим душу… Но слабость вновь берет над ней верх. [indent] [indent] Она подходит к кошелю и, открыв его, достает оттуда длинное черное перо, в неверном утреннем свете переливающееся всеми цветами радуги. И убирает к себе в мешок. [indent] [indent] Взгляд заплаканных глаз возвращается к ворону. Он так же лежит на кровати, погруженный в мирный крепкий сон, и она хочет, нет, она мечтает как тогда, на чердаке, оставить легкий поцелуй на его клюве… [indent] [indent] Но это слишком нагло, особенно после всего, что она сделала. [indent] [indent] Как раз в этот момент чуткие уши улавливают звук шагов. Рунигон вернулся, как и обещал, чтобы проследить за состоянием Гёкки пока тот не проснется, а после дать пару рекомендаций по ускорению выздоровления… [indent] [indent] – Не хотите дождаться, когда он проснется? [indent] [indent] – Будет лучше, если я уйду до этого момента. [indent] [indent] – Тогда может вы хотите что-то передать ему? [indent] [indent] – Хочу предупредить тебя. Если вдруг он захочет узнать, куда я уехала… Напомните ему, что я просила не делать этого. [indent] [indent] И она уходит. На этот раз навсегда. [indent] [indent] Она не идет в город, чтобы найти там попутку и спокойно добраться до своего следующего места назначения, потому что тогда случайный прохожий сможет рассказать хоть что-то о ней. Неглит идет прямо в лес, на всякий случай путая и заметая свои следы. Слезы уже не текут, но этого душе только больнее, словно вместе с солью и водой из тела выходила и страдания. А теперь они копились внутри, пока она упрямо шла вперед, превозмогая боль в боку, и точно зная, что, когда Гёкка проснется, она уже будет слишком далеко, чтобы ее можно было нагнать. [indent] Isn't it strange how you and I Spend the best part of our time Just saying goodbye Maybe things don't end the way We thought they always might Just saying goodbye, goodbye
Несмотря на темноту вокруг, Гёкка не сразу провалился в ничто.
Остатки сил его мозг упорно сжигал в попытке вспомнить, вспомнить, ради чего он жил, вспомнить ради чего он умер. Он хотел быть известным, хотел занести свое имя в историю, хотел, чтобы его правнуки услышали о нем в песнях. Правнуки? Гёкка ведь так и не завел семью, хотя и был к этому так близок. Невеста до сих пор на него злится, он уверен, но в той клетке он жить больше не мог. Он не мог ничего изменить, мог только сбежать. Сбежать и собирать силы, чтобы избавить Шейкрил от ложного бога, от оков сладкой лжи, лишающей птицелюдов самого дорого - свободы выбирать.
Хотя какое ему до этого дело? Гёкка не слишком интересовался политикой и чужими судьбами, он просто помогал своим друзьям, своим родным, своей семье... просто делал, что ему нравится. Он убивал, воровал, врал, зарабатывая как можно больше денег и знаний - оружия куда опаснее верного клинка. Увлеченный делом, словно на подсознательном уровне следуя культурной надстройке, он с завидным упорством шел вперед, не отвлекаясь ни на что, ни на кого. Риука, бедная Риука, быть может у них что-то и получилось бы, дай Гёкка ей шанс. Но как он мог врать ей, когда душа уже принадлежит другой? Проще было просто уйти, уйти, как уходит Неглит. Воровка, что затмила его любовь к делу, к родному краю, даже любовь к себе. Неглит...
Неглит, как она там? Смогла ли переступить через кровь на своих руках и пойти дальше? Сможет, куда денется. Она уже показала, что ей труда не составляет выкинуть его из своей жизни, оставить позади и двигаться дальше, в другой город, а может в другую страну. И все, он ее больше не найдет... не найдет, но уже и не нужно. Уже некому ее искать. Разве она не этого хотела? Скорее всего нет. Она хотела, чтобы он забыл ее, а он хотел, чтобы она запомнила его навсегда.
Став кровью на ее руках, он навсегда западет в ее памяти, выльется в грустную песню, подобную той, что Неглит пела во время их первой встречи. Как жаль, что эта выйдет такой же грустной, а может даже грустнее. Песню о том, как они смотрели на звезды сидя на крыше, песню о том, как она спала в его объятиях до самого утра. Песню о том, как он умер, так и не сумев перебороть свою любовь к ней даже под угрозой жизни.
Песня отложится и в уме и сердце людей, а значит, отложится и частичка его самого. Пусть он так и не стал отцом, но наследие оставил, наверное оставил. Какая уже разница. Ничего не имеет значения, у него нет больше целей, нет обязанностей. Нет ничего, даже осознания самого себя. Потерялся во времени и пустоте, которую разум так боится представить. Боится зря, когда ничего нет, страха тоже больше не существует. Он пустой, и вокруг пусто.
Правда, какая-то эмоция все тянет его назад, заполняет душу непонятными эмоциями одновременной грусти и сладкого блаженства. Сердце, чей стук был уже забыт, вновь выбивает ритм. Звук реальности жесток и режет слух, отражаясь болью в обоих боках. Но помимо этого реальность приносит в его пустой мир что-то еще. Мокрый еловый запах, запах крови и ее, родный и теплый, как нагретое солнцем вечернее море жарким днем. Гёкка растворяется в запахе, плывет в нем куда-то, медленно вспоминая кто он есть, что делает, зачем живет и, зачем ему все еще стоит жить.
Гёкка хватается за этот запах, словно за веревку с другой планеты. Его опыт ему говорит, что лезть не надо, впереди все будет только хуже, ты не справишься с силами энтропии. Впереди только боль, так зачем туда идти? Но запах тревожит старые воспоминания, заставляет в голове появиться простую, но очень сильную мысль, мысль надежду - "А вдруг я смогу?". Смерть лишает возможности выбирать, но раз у Гёкки все еще есть выбор, то он будет жить.
Он хватается за веревку и подтягивает себя вверх, начиная забираться. Проходят минуты, часы, дни, года, но его упорство не слабеет, слабеют лишь силы, пока, в какой-то момент пальцы не разжимаются. Когти лишь недолго удерживают его на веревке, и Гёкка падает спиной вниз, просыпаясь в комнате.
И он сразу видит ее, сидящую на ящике. Ящике далеко не простом... он сразу почувствовал это.
Она выглядит совсем не так, как ее помнит Гёкка. Ее кожа цвета нездорового, а глаза красны от крови. Ее кошачьи черты на месте, но она не выглядит так красиво, как тогда, в момент их финальной битвы. Она выглядит так, словно уже мертва, но это не кажется птицелюду ужасным или отвратительным, он же все же ворон, а посему даже запах гнили ему кажется вполне приятным ароматом. Но сейчас это другое, ее вид заставляет сердце щемить, заставляет ощутить, как он сам умирает внутри.
Гёкка поднимается с кровати и кричит
- Неглит! - но слов не выходит из клюва - их поглощает вязкий воздух сна. Ее слова доходят до него, заставляют побежать к ней, но ближе она не становится. Он бежит все быстрее и быстрее, но вязнет во сне, как вязли его слова. Он едва ли сдвинулся на шаг от кровати, но чувствует, как между ним и девушкой бездна только растет. И, тем не менее, он все равно бежит к ней, бежит и слушает. Слушает, пока на его перьях проступает пот, слушает, пока на его глазах проступают слезы. Дыхание сбивается быстро - проклятое курение наконец-то убило его легкие, и он падает на колени, вздрагивая от слов, что никогда ее больше не увидит.
Его взгляд тонет во влаге, пока он упирается руками в пол. Он не может сдаться, не сейчас. Не важно, умер он или нет, если Неглит перед ним, он непременно доберется до нее, доберется, чтобы просто сказать одно единственное слово. Он даже не замечает бездну, разверзшуюся над его головой. Лишь запах становится сильнее, но отвращения все еще нет.
Он поднимает голову, выпрямляет спину, все еще стоя на коленях, и кричит. Кричит от всей души, выгибая шею и чувствуя, как дрожат голосовые связки. Однако, звука нет, и от этого сердцу становится совсем плохо, но становится куда хуже, когда звук появляется. Это крик не его, крик той, кто заперт в коробке, той, к которой Неглит обращается пренебрежительно мерзко, вызывая внутри Гёкки гнев, но и его ему выразить не суждено.
Он снова кричит, и уже двое поддерживают его своим голосом, заставляя крик прерваться рыданиями. Гёкка сгибается и вновь упирается руками в доски. Бьет их кулаком, дерет когтями, заливает слезами. Он не может снова ее упустить, не может, не должен.
Гёкка вскакивает и идет не к Неглит, а к окну. Дышит на него дрожащим дыханием, заставляя пар осесть на стекле. Палец касается влаги и рисует контуры сердца, неприятно скребя когтем по стеклу. Закончив, он машет ей руками и пытается показать на стекло, но когда она замечает, он тут же разбивает стекло кулаком, раня руку до крови, а ран словно и нет. Есть только боль, боль сердечная, боль душевная. И с этой болью он стоит и провожает исчезающую в своей картине Неглит взглядом. Одна рука вытянута вперед и указывает на нее пальцем, а другая же большим красноречиво проводит по шее. Для посторонних это было бы прямой угрозой, не шуткой, а реальной опасностью, но она... она теперь знает, что стоит за его сообщением. То, что он найдет ее, сколько бы раз она не сбегала.
А сон она нарисовала воистину красивый.
Волшебная гамма знакомых цветов уносит его мысли прочь, забирая то, что делает его человеком. Теперь он просто птица, ворон, что парит над могучими исполинскими деревьями, нежась в ласках солнечных лучей и прохладе встречного ветра. Еловый запах манит его, и ворон спускается ниже, маневрирует меж ветвей, садясь на ветку покрупнее. Чешет клювом под крылом, осматривается.
На соседней ветке так же сидят вороны и весело каркают, что-то обсуждая. Обсуждая что-то обыденное, дневное, не интересное. Они подтрунивают друг над другом, смеются, гогочут, щипают за хвосты. Гёкка видит радость в их глазах и чувствует счастливым и себя, однако, ему не хочется присоединяться к ним, ему хорошо и так, хорошо одному. Он изворачивается, доставая клювом до железы над хвостом и размазывает секрет по перьям, приводя их в порядок. Красивые какие!
Одна из птиц замечает его и подсаживается на ветку, пытаясь начать диалог, а он просто каркает в ответ и срывается вниз, пикируя чуть ли не до самой земли, чтобы потом раскрыть крылья и воспарить, раскидав взмахами засохшую хвою. Он летит на звуки плеска ручейка, что переходит в озеро безупречной голубизны. Голубизны такой болезненно знакомой, что она манит его в себя, забирая в холодную воду. Инстинкты бьются в истерике, но он вдыхает воду, позволяя ей наполнить свои легкие и пойти ко дну.
Он раскрывает глаза. Ее рядом нет, он это сразу понял.
Но есть кто-то другой, какой-то человек, может даже знакомый - их лица Гёкка плохо различает. Мужчина что-то говорит ему, дает какие-то рекомендации, но Гёкка словно не слышит. Звук проходит мимо него, как и боль в боках словно принадлежит не ему, а кому-то другому. Ворон не благодарит мужчину, даже не смотрит на него - подходит к своим вещам и начинает одеваться.
Замечает что-то на комоде, и сердце пропускает стук. Он сразу понял, что там лежит, и сразу так тошно стало. Захотелось просто лечь на пол и смотреть в потолок час, два, вечность... Но у него не было на это времени, он должен был успеть ее найти.
- Где она? - спрашивает он просевшим голосом, забирая все оставленное воровкой.
- Она просила тебя ее не искать, - холодный ответ заставляет Гёкку замереть. Он злобно оглядывается через плечо и внезапно пролетает через всю комнату к мужчине, беря его за грудки и опрокидывая на кровать. Ставит на него лапу так, что острый крючковатый коготь упирается в основание шеи.
- Еще р-раз. ГДЕ ОНА? - шипит он, на что все равно не получает нормального ответа, - Да я ей не сиделка. Откуда я знаю! Вы меня не втягивайте! Я ему жизнь спасаю, а он меня убить хочет, дожили...
- Тск, - Гёкка убирает с него ногу и отряхивается. Подхватывает вещички и идет на выход. Может есть еще время, может он успеет. Надо найти то место у конюшен, где берутся повозки до ближайших городов. Наверняка она там.
