Оенон много чего не любила. Да, она нехотя себе признавалась, и признание это не любила в самую первую очередь, что является одной из тех молодых особ, что без единой морщинки на лице способны в брюзжании посоревноваться со стариком, столетним и глухим, и задавить его своим недовольством, столь всесторонне выраженным, что ни тугое ухо, ни почти уже полностью слепые глаза его не спасут от осознания - у него-то все хорошо. А вот у неё-то! Ой, у неё-то все не так. Она слишком молода и горяча нравом, чтобы быть в чем-то опытной, кроме оплаты по счетам совершаемых ошибок. Оенон всплескивала руками гневно и цедила сквозь зубы раздражение, ее саму пробирающее до дрожи. Шипела змеей. Мол, будь то лишь ее ошибки, без чужих вдобавок, она бы еще справлялась так, что все бы ей завидовали.
Оенон отошла от очага, на котором, в сковороде, бултыхаясь в масле и шкворча горячими жирными брызгами, катались кривые обрубки полежалой морковины. Махнула рукой, как бы говоря всем присутствующим в кухне, а то есть никому, что ничего не пропадет и будет вкусно. Шаг затем превратился в прыжок гарцующей козочки. Просто потому что никто не видел. Следующее, что Ое разглядывала после моркови - свое отражение на дне висящей на стенке кастрюли.
А что, неплохо. Ое не видела Ральвину в юности, ибо самой недавно исполнилось тринадцать лет от роду, однако словам хозяйки об их утерянном меж веками внешнем сходстве, лишь на цвет глаз не распространяющемся, в разумной мере верила. Только утайкой. Почему-то, согласиться лишний раз с женщиной, и без того по любому существенному поводу не получающей весомого отказа, по крайней мере, так казалось, виделось Оенон своего рода поражением. Девочке не нравилось, когда коверкают имя, а Ральвина была одной из немногих, кто не опускался до неуклюжих сокращений, больше напоминающих звуки, издаваемые булькающим в луже пьяницей, чем имя для такой девочки, как она. Ведь она достойна хотя бы такого уважения, потому что хороша - эта уверенность внутри Оенон тоже взращивалась стараниями Ральвины. Как и саму Ральвину, их, упорные и мягкие, легко было проглядеть и принять за свои собственные. Здесь настороженное отношение девочки к своей работодательнице не срабатывало.
Налюбовавшись отражением миловидного личика, чьи черты, особенно щеки, круглое дно кастрюльки делало смешными, девочка отошла от стены. Отвернулась. Потому что обнаружила на своих устах улыбку.
К нескольким веща, окружавшим ее в жизни, Оенон относилась настороженно. К комплиментам Ральвины, к своей улыбке, к маслу на сковороде. Еще она очень не любила, когда в отверстиях флейты, на которой она как раз училась играть, застревали кусочки сыра. Здесь с обильной и страстной нелюбовью Оенон впервые смешивалось робкое чувство нежного обожания, испытываемого к молочному лакомству. Смешивалось... И провоцировало еще больше нелюбви. Она сняла с пояска флейту и заранее отложила. Злобно цыкнула на инструмент. Влюбленно глянула на кусочек сыра, лежавший на полке. Потянулась к нему...
- А!
Что-то булькнуло, ударило по носку башмака. Взглянув вниз, Оенон вдруг обнаружила, что все это время на полу подле полки стояла огромная бадья с теплой водой. По краю бадьи струились и стучали по башмаку гадкие ненавистные капли.
Дверца, скрипнув жалобно, но тихо, отворилась, и кухня смешалась с сонным утренним залом. Первая получила от второго эхо чьего-то кашля и стук опущенной на столешницу кружки с железным дном, а взамен предложила своеобразный запах кухни, на которой управляется юная помощница кухарки, еще не явившейся в час столь ранний. Вошедшая в кухню хозяйка "Привратницы" лишь улыбнулась ударившей в лицо теплоте огня. Ее щеки сияли от розового румянца - Ральвина явно только что с улицы. И не одна.
- Топай-топай, краса моя.
Ральви бросила хитрый взгляд через плечо и увещевала гостью. Перку. Очень она нравилась хозяйке. Впрочем, кто ей вообще не нравился? К этой черте, как и к мало знакомой гостье на кухне, Оенон тоже высказала настороженное отношение. Ссутулившись и надув губы. Разве что хмуриться не стала - видать, думала, так не заметно. Если вообще думала. Могла ведь и просто рожу корчить. В кухне можно не...
- Оенон! У тебя хорошо выходит твоя коронная улыбка сегодня, - Ральвина наконец заметила младшую, - Упражняешься? Чем сегодня побалуешь?
Готовка Оенон предназначалась не гостям. Девочка только начинала пробовать свои силы на кухне, и потому все, что она пыталась смастерить, оказывалось на столе для девочек. На том самом, над которым находилась полка с сыром. И каким-то образом незаметно прокравшаяся сюда же огромная бадья с теплой водой.
- Увидишь.
Девочка кивнула поучительно, будто мама двум дочкам, проголодавшимся после прогулки и вместо еды наполненных под завязку нетерпением. Ральвина удивилась про себя, ведь обычно Оенон любила говорить побольше. Возможно, дело в чем-то. Или в ком-то.
- Увидим. Перка, и тебя увидим! Мне попросить Оенон отвернуться?
Оенон вдруг заулыбалась. Почти как Ральвина, вопрошающая бродяжке. И не отворачивалась.
Вчера Ральвина и Перка договорились. Гостье, желающей переквалифицироваться в работницу, были показаны и объяснены основы - помогла вечно что-то лепечущая и растолковывающая даже самые очевидные истины, подвижная Оенон, сегодня вся деловитая, при серьезном настрое. Ральвина уже где-то сообразила платье, которое, подходящее Перке по размерам, оставила в своей комнате. Сегодня Перке предстояло перевоплощение из бродяжки в ухоженную, сияющую прелесть из "Привратницы". И пусть это не навсегда - любая девочка уходит, кто раньше, а кто позже. Ральвина и ее маленькая двойница, к слову, немного превосходившая оригинал ростом и уступающая ей в ширине, обе загорелись энтузиазмом, пока есть еще один хороший повод.
Отредактировано Ральвина (2021-03-09 01:40:09)
