Месть — это блюдо, которое подают холодным.
Так, кажется, говорят? Во всяком случае, в этом мире существовало слишком много дрянных книжек, которые любили использовать эти слова, а Гвинедд, уж можете не сомневаться, прочла целую кучу литературы. Главным образом из любви к старшему брату.

Звуки её шагов звучали чётко и громко.
Гвинедд даже не думала прятаться. То есть сперва, конечно, может быть, но...
Сейчас, напротив — дочь Мерроу надеялась, что кто-нибудь услышит бряцание изящных лат, попробует её остановить, ввяжется в драку, и прочая-прочая — лишь бы только можно было пустить копьё в бой и пролить чью-нибудь кровь!.. Но как назло — никого не было. Она не встретила на своём пути даже дворецкого, щедро осыпая проклятьями невидимый рок, который подбил её проникнуть внутрь дома незамеченной.

Ладно.
Спальня должна быть... тут?

Гвинедд вежливо постучалась и отворила дверь.
Её голова, утопающая в алом, бирюзовом и, в меньшей степени, розовом, заглянула внутрь.

— Ну наконец-то! — Не скрывая облегчения, выдохнула дочь Мерроу и беззастенчиво ввалилась внутрь.

Наряд у неё был обыкновенным — вот ещё, наряжаться ради эвоного случая! — светлый верх, тёмный низ. Сверху — свободно, вольготно, за исключением корсета и латного доспеха, снизу — иначе, облегающе и до бесстыдства изящно, за исключением кокетливой юбки.
Даже обувь у неё была странная — эдакие латные полусапожки, так ещё и с каблуками.
Проще говоря, угрожающе выглядело только копьё, которое Гвинедд игриво прятала за спиной, будто так его было сложно заметить. Сиреневые элементы оного могли вызвать ностальгические нотки.

— Петра Каллиста, верно? — Улыбнувшись, мягким голосом поинтересовалась Гвинедд. Дальше порога она пока не продвинулась. Девичьи щёки невольно зарделись. — Ужасно благородно с твоей стороны, отпустить всех слуг. Такой большой дом, и никого-никого! Признайся, тебе интуиция что-то подсказала, да?.. Я вот считаю, что своей интуиции нужно верить.

Гвинедд вздохнула, будто бы сокрушаясь.

Затем выдержала паузу, словно сомневаясь.
Глаза её так и бегали туда-сюда.

Наконец-то, она снова смяла свои губы в ласковой, слегка виноватой улыбке.
— Моя вот говорит, что тебе пора умереть.

Гвинедд пожимает плечами.

— Не знаю. Пытала бы тебя до смерти, пока не скажешь, где Петра... — Игривая улыбка на лице, обрамлённом голубым пополам с розовым, не оставляла никаких сомнений в том, что сестра Гвенфри шутит. Шутит ведь? Тяжкий вздох растворяет тяжкие думы без следа. — На самом деле, конечно, нет. Я ведь, знаешь, не трогаю невинных.

Копейщица игриво взмахнула свои оружием и описала им практически балетный пируэт, закончив резким фуэте. Своим оружием она владела явно не хуже брата, а под широкими рукавами прятались гибкие, изящные мышцы.
Улыбка, такая же стеклянная, сколь и холодным, колючим смехом был отклик Петры, украсила лицо Гвинедд. У неё было своё мнение на этот счёт. Но все карты на стол выкладывать ещё рано, да?

Терпение. Оному Гвинедд учил Гвенфри.
...не то, чтобы бесполезно; дочь семьи Мерроу, по меньшей мере, понимала важность умения сдавать козыри в подходящий момент, но как же она... раздражает.
Они только познакомились, и в глубине груди Гвинедд, наравне с мерным стуком сердца, чётко ощущает, как скребётся — где-то в районе души, вестимо, — острое желание посадить Петру на кол.

Гвинедд пожимает плечами снова.
— Можешь звать меня как угодно. Имя ведь тоже своего рода драгоценность — кому угодно не доверишь.

На словах про Гвенфри желание уже не скребёт, оно выпускает когти и царапается изо всех сил — и на лице Гвинедд отображается самый простецкий на свете гнев, удивительным образом даже добавляющий ей очарования.
Вот ведь... тварь.
Куртуазное образование не позволяло дочери Мерроу ругаться подобно сапожнику.

Шумно выдохнув, Гвинедд звонко вонзает копьё в пол, чтобы хоть как-то удовлетворить тягу кого-нибудь (или что-нибудь) проткнуть, после чего смягчается в лице и присаживается рядом с Петрой.
Всё в порядке.

Она просто не знает.
Да и откуда бы ей? Как ни крути, Петра Каллиста провела с Гвенфри Мерроу, её дражайшим братом, считанные мгновения, учитывая, сколько времени он провёл со своей сестрой.
Слова про мнимую недостойность — лишнее тому подтверждение. Не знает и не понимает.
Вот только... от чего тогда так кипит кровь?

Гвинедд усаживается на Петру.
Со стороны — блаженное зрелище для ценителей.
Изнутри — своим телом дочь Мерроу пользуется умело, и вырваться у Петры теперь шансов нет никаких.

Пальцы в стальной перчатке ложатся на чужую щеку, словно Гвинедд умеет чувствовать сквозь металл.

— Знаешь... я тебя слушаю сколько? Минут пять? И я уже вот нисколько не удивлена, что в конечном счёте ты осталась одна. — На лице Гвинедд не было улыбки. Когда она сердилась, она превращалась в ужасную актрису, а потому даже не пыталась прятать свои чувства. Впрочем, помимо гнева на её лице сейчас явственно царствовало почти что даже сожаление? Петра в глазах Гвинедд выглядела до очарования жалко, и почти даже мерзко, а сестре Гвенфри такое нравилось. — Столько гонора, напускного тумана, а всё о чём?

— Ты — в моей власти, понимаешь?
Гвинедд заглянула Петре прямо в глаза. Близко-близко, на долгих несколько секунд едва не соприкоснувшись носами.
— И я не про то, что я тебя убью. Я убила много людей, и я знаю, когда они не хотят умирать. Смекаешь?

— "Внеплановый выходной"? Пф-ф! Не смеши! — Гвинедд очевидно совсем не смеялась. — Они, небось, подумали что-то в духе... "Хоть один день отдохнём от этой сумасшедшей." Ты представляешь себе благодарность, но это наверняка даже не жалость, а старая-добрая брезгливость. Кто у тебя остался, кому бы ты могла довериться? Гвенфри всегда будет на моей стороне. Всегда, слышишь? А что есть у тебя? Гадкий язык? (холодные стальные пальцы как раз залезли в рот Петре и показательно за язык схватили, но почти тут же отпустили)

— Тебе хотя бы интересно, почему я здесь?