в лс

устал; он ощущает, как колкими иглами накатывает раздражение. как происходящее перед его глазами становится чем-то уже отдаленным, эфемерным и безобразно неинтересным; вердикт вынесен и вполне ожидаем.

- да и хуй с вами.

он это выплёвывает в пустоту, вернее лишь себе под нос, резко разворачиваясь на пятках в сторону машины. первичными нервозными эмоциями поглощен.  навязывать себя череватый влад не намерен, как и свою точку зрения. ласкать чужие уши сладкой ересью, которую желают услышать, он не собирается. ему ни рукой, ни словом не приласкать беды чужие, нежели чем. кажется, что время тратить не хочет, да скорее чуждо сострадать всем подряд. не все готовы принять правду с его уст, покуда им иная ближе. к чернокнижникам не всегда благосклонны.

здесь тебя не примут.
шепот в голове собственной даёт установку ещё перед началом испытания. он мотает головой, понимая, что демон ему сегодня, скорее всего, не помощник. он сам выбирает, кому действительно можно помочь, кто удостоился внимания. влад пытается договориться.

илья, кажется, пытается его остановить добрым словом, но влад машет рукой. илье. операторам. и всем жителям этой проклятой деревни, оставляя разгребать все их дерьмо - олегу и марьяне.

- дурні безмозкі.

за ним семенят с камерой, пытаясь вытрясти какой-либо существенный комментарий-оправдание своему поступку и влад останавливается уже у самой машины, поворачиваясь.
- почему я должен кому-то что-то навязывать?  - это, кажется, вспыхнуло агонией, которая мечется на языке. мечется больной язвой. мечется. мечется, - вы знаете... блять, а хули я оправдываюсь? что за хуйня.
и это остаётся ничем. ничем оно и было. лишь чувствует, как усталость разъедала его столь стремительно. сев в машину, дает понять, что на сегодня его съемка закончилась. на сегодня закончился и он.

его раздрай начался ещё с готического зала, когда была объявлена новая тройка для следующего испытания.
блятьблятьблятьблятьблять.
заламывало пальцы скулящей досадой, нервно покусывая губы, влад улыбается; криво и дешево, совсем ни капли искренности. на камеру потому что приходится. и стремительно покидает после, скорее возвращаясь домой, накручивая, как зажеванную кассету, себя мыслями. конечно, это неизбежная схематичность, в которую он заключен. неважно, когда это бы произошло: сегодня, завтра же или через пару недель, но это бы произошло. это то, от чего череватый трусом хотел сбежать. он, конечно же, скажет себе, что от отвращения и разумеется, соврет. такими лживыми оправданиями ему тысячи и сотнями убеждать самого себя.

влад молчит всю дорогу до испытания. лишь проронит пару фраз в машине, когда камерами тычут в самое лицо. ему надо что-то сказать и он что-то говорит, а потом взглядом утыкается в окно, задыхаясь от духоты. с олегом теперь только так. душно и сковано. влад это прячет за расслабляющей позой, касаясь своим коленом чужого. приходится. в машине тесно, а марьяна почему-то решила уступить место в середине - олегу. влад касаться не хочет. и сидеть рядом тоже. абсурдная комедия, не более.
и предчувствие какое-то, в целом, дерьмовое.

с олегом не получается взаимодействовать правильно. получается только изломлено, несуразно и фальшиво. как и всегда. влад не умеет с ним по-другому, но ему кажется, что он справляется отлично. отлично пафосно и агрессивно, бросая свое изящное презрение, а он пытается в безразличие. и как-то у них взаимно получается перед тысячью лицами по ту сторону экрана что-то изображать. с олегом ничего никогда, блять, не получается правильно и влада это угнетает. его, словно, опять выбросило туда, где он ломался под чужим взглядом, пробирающим. влад боялся, что олег его вычитает наизусть и от самого него ничего не останется.

в номере он выдыхает. на сотую цифру немного успокаивается. на двухсотую - звонит жене отчитаться. звонит, потому что в попытках бегства в чужой голос зарыться. лена поддержит. лена укутает в одеяло из рассказов о том, как прошел её день с их сыном. попрощается любовью, а у влада горьким и кислым на кончике языка ляжет «я тоже».

из дремоты его вырывает назойливый стук в дверь, звоном в ушах встанет, болью головной резкой. ему ничего не стоит догадаться, кто за этой дверью стоял. влад знал. и экстрасенсом быть не нужно абсолютно. и встречает его с лицом полного безразличия, чуть ли не выдавая неупокоенное раздражение.

им не о чем разговаривать.

это решение, которое он ещё тогда принял, когда из своей жизни выбрасывает промежуток, где присутствовал олег. ещё в петле, в которую он полез после. дверь ему закрыть не дали, наглым образом сокращая дистанцию и влезая в личное пространство. и откровенно говоря, он начинал закипать сильнее, по щелчку пальцев. и откровенно говоря, ему казалось, что он чувствует себя неуязвимо, когда олег так близко. говорить череватый не желал. только хочется от назойливого гостя избавиться, сходить в душ и лечь спать, потому что им завтра уже улетать.

- не вижу поводов для разговора. - влад уже готов огрызаться; он это ухмылкой сопровождает, обнажая зубы. плечом водит и руку сбрасывает. не касайся. - если тебе не с кем поговорить, то ничем не могу тебе помочь.

возможно, поводов для разговора у них все же предостаточно. но влад не хотел.
влад не хотел ничего, что связано с олегом шепсом.
нахуй его.

в 18:30 на телеканале тнт

СЕКТОР САС НА БАРАБАНЕ! Буква?
В смысле, спасибо, что плаваете поездами Аэрофлота и заглянули под этот спойлер. Напишите в ЛС мне или Герде, покажем нашу игру.

— слушай… алло, слышишь?
— да, — лиза закрывает кран и плотнее прижимает трубку плечом к уху. субботний день переставал быть томным.
— ага. так вот, я отсмотрел ролик, всё круто! но знаешь… надо переделать.
она поднимает взгляд к потолку и про себя считает от четырех до одного.
— лиза?
— да, я тут. вы будете переснимать материал?
— нет-нет, не успеем. надо что-то сообразить из того, что есть.
— тоже самое, только другое?
— в точку. сможешь?
— в понедельник.
— надо пораньше.
— ладно. в понедельник утром. — лиза нажимает на отбой, молчит с полминуты и сердечно добавляет в воздух, яростно открывая кран обратно, — мудак.
телефон падает на шмотки в раковине. тишина в квартире кажется липкой. не спасает даже то, что она спит в мишиной футболке.

второй звонок закричал уже на кухне, когда оса горбилась за ноутбуком, сонно подперев голову и елозя ползунком по звуковой дорожке. приехать к черту на рога оса соглашается сразу. подобрать пешего по маршруту — да, конечно, да.
звякнула молния на рюкзаке, зашипел чайник, булькнул термос. брошенный ноутбук одиноко загудел кулером, пялясь в сумерки мерцающим экраном, когда оса захлопнула за собой дверь.

перед внутренним взором тоскливо крутились вырезки интервью, из которого надо было собрать что-то адекватное. а как, если, в общем-то, ребята наснимали дерьмо? супер-дилемма. осе пришлось ещё попетлять во дворах в поисках короткого маршрута до точки, а в ухе так и зудел голос с гнусавой ленцой с блеклого видеоряда. на сколько она опоздала, минут на пятнадцать?

— падай, — она приветственно махнула абрамсу, перекидывая рюкзак с переднего сиденья на заднее. и тронулась с места, скидывая улыбку прочь и выкручивая руль, едва он успел закрыть дверцу. — поворотом промахнулась, иначе была бы раньше.

под покрышками зашуршал снег, подвеска вздохнула на лежачем полицейском, и автомобиль резво вписался в движение на шоссе. радио заворчало громче, перепрыгивая с грота на агату кристи. оса помалкивала, задумчиво покусывая ноготь на перекрестке. когда штапича не было рядом, она всё равно с лёгкостью находила поводы забить голову. например, как выковырять смысл из бессмысленного, как успеть невозможное за сутки и как не думать о том, что он игнорирует её смс-ки. последнее саднило под ребрами обычно перед сном, поэтому позднему звонку от корда оса была даже рада.

их быстро выплюнуло на трассу в замкадье. хорошо, что не падал снег. низкое небо чернело тучами, но путь был чист. уставшие сугробы отражали свет города и заливали воздух серыми отблесками. москва погружалась в ноябрьскую дрему, жизнь билась где-то там, впереди, где замотанные по самые носы люди готовились бродить по пригороду, ныряя в лес.

— ты вроде обычно сам на колесах? — оса подала голос в попытке поддержать пустую беседу, пока красный светофор облизывал лица. с абрамсом она особенно не пересекалась: он подбирал одних, она подбирала других, квадраты обычно выпадали разные, его она помнила больше заочно. пальцы побарабанили по рулю и требовательно щелкнули, бегло указав на бардачок. — выковыряй сигареты, пожалуйста.

придержав руль коленом, оса быстро чиркнула спичкой и заострилась, втягивая дым. взгляд упал на краснеющую стрелочку, падающую влево у иконки бензобака. оса нахмурилась, выдыхая дым в сторону. вроде же заправлялась недавно. косяк. щелкнув языком, оса вдавила педаль и kia резво ускорилась.

— глянешь по навигатору, когда ближайшая заправка?

***Текст поста***

К самим поискам Абрамс относился без особого энтузиазма.
Сорваться в пять утра в непонятное место, заехать в миллиард мест по пути, поковырять что-то в штабе, подолбить ладонью рацию, ну, чтоб настроилась и потом полдня ходить с гордым ебалом, что всё тут всем починил и причитать как бы эти несмышлённые ретрограды, путающие принтер с чайником, без него бы вообще жили – за милую душу; шпарить пешком по местностям всех категорий, мёрзнуть, вязнуть в грязи, болоте, прыгать по камням, уже через сорок минут ненавидеть эти бесконечные «Ау», «Заря в канале», «Лиса один / два / семь / нужное подчеркнуть» - ну нет, ну пожалуйста, ну не сегодня.
Не то, чтобы его особенно слушали.

Когда все были доставлены до места сбора, батарейки во всех фонариках поменяны, рации настроены, карты развешаны, какие-то непонятные коробки перетасканы, отряд снабжен блоками сигарет с ближайших заправок, всегда неизбежно находился кто-то, кто вспоминал про существование Абрамса. И про то, что у него две руки и ноги, и вообще он крепкий мужик, так что, давай, Ян, бери вон какого-нибудь Штапича (точнее, какой-нибудь Штапич бери Абрамса) и пиздуйте глубоко в леса искать какого-нибудь деда.

В этот раз дед был не какой-нибудь, а вполне конкретный.
И Штапич был не какой-нибудь, а тоже вполне себе настоящий. Руки-ноги-голова-алкоголизм на месте, можно не строить из себя охеренного спеца и объяснять по кругу молодняку простые основы (которые сам Абрамс уяснил, наверное, со своего поиска десятого, не раньше), параллельно пытаясь искать дедка и следя за тем, чтобы не пришлось искать кого-то из новоприбывших. Это ж, мать вашу, остановка поиска, чтобы начать другой поиск, закончить его и возобновить старый.
Так себе концентрация перспектив и пиздеца.

- С палкой, наверное, теряться интереснее.
Штапич понимал в картах, как-то по-особенному ориентировался на местности и, совершенно удивительно, не раздражал своим каждым вдохом и даже просто присутствием. Шароёбиться с ним чёрт разбери куда было очень даже неплохо. Ещё лучше было бы и вовсе никуда не шароёбиться.

- Хочешь замучить человека, направь его в болото. Ты с Эос случайно не ссорился? А то за что она нас так?

Абрамс, в общем-то, прекрасно знал и понимал правил игры, что не мешало ему периодически ныть и купать в напускной жалости к себе.
Хорошо хоть, что шастают они по лесу не в период после дождя. А то они со Штапичем были бы уже давно по колено в грязи. Возможно, заочно.
Зато, наверное, грибами бы пахло. Блядь, красота.

- Как дедка зовут? Боря?

Спасибо, конечно, что не Борис Виссарионович. Или что-нибудь ещё, завязывающее язык в узел к шестнадцатому слогу в отчестве и что обязательно нужно прокричать на выдохе, единой фразой, желательно, голосом как у Сталина, иначе дед обидится и не откликнется.
Абрамс уже привык и вполне себе осознанно понимал, что надо кричать так как просят, даже если это кличка из чата в онлайн-игре с кучей префиксов, нижних подчёркиваний и каким-нибудь абсолютно имбицильным «шестьдесят девять» в конце.
Но про пункт «поныть, как минимум, где-то глубоко внутри себя» забывать не стоило.
Абрамс забирает рацию у Штапича:
- Лиса-пять работает на отклик.

Почти боевая стойка, чтобы не наебнуться, стоять и не издавать никаких звуков, даже чтобы куртка не шуршала. Абрамс бы сейчас ещё опёрся бы для удобства о какое-нибудь дерево, но вокруг – один валежник и пара тоненьких, умирающих то ли осинок, то ли ещё чего-то, чего Ян совершенно точно не помнил с уроков биологии в средней школе.
Обопрёшься, наёбнёшься, а потом перекрикивай это самое «Бооооооря» по несколько раз.
Эос же ещё не выдержит, пришлёт какую-нибудь смс-ку, мол, Ян, ты дебил?

Абрамс крикнул: «Боря». Всё замерло
Откуда-то с деревьев вверх сиганула стая непонятных птиц.
Лес молчал. Дед – тоже.

Абрамс протянул рацию Штапичу:
- Понятно. Не судьба выпить пивка, херачим дальше.

Его растят в порядке. Всю жизнь приучают к тому, насколько этот порядок необходим и важен. И Хиссрад не просто принимает этот факт как данность — он формируется весь как личность исходя из этой данности, исходя из Кун. Без Кун от Хиссрада едва ли многое останется. Он понимает это за десять лет на Сегероне, среди тал-васготов, среди смертей и бунта тех, кто не желает принимать порядок в свои умы и в свои жизни. Он остро ощущает это за годы бытия Железным Быком, наемником, пьющим и веселящимся вместе со своими товарищами. Кун — воля и порядок — остаются где-то очень глубоко внутри. Так глубоко, что хаос окружающего мира начинает давить с нестерпимой силой день ото дня.

К какому-то моменту его жизни хаоса, беспорядка становится слишком много. Примерно тогда, когда в привычный уклад жизни мягкой поступью входит инквизитор. Вестник Андрасте, спаситель, герой, самозванец, обманщик, убийца — с разных сторон в Тревельяна летят разные обвинения. И он будто соглашается со всеми ими, разрешая окружающему миру вокруг приходить в движение. Пользуясь этим движением. Говорят, в сердце бури спокойно. Но Железный Бык уверен в обратном каждый раз, когда видит инквизитора.

Он находит в себе смелость признать, что боится его. Тем первобытным страхом, которым боятся ядовитых змей — этот страх переходит от предков из древних эпох, как память поколения о долгой и мучительной смерти от яда, разрушающего все нутро, опаляющего агонией непременной кончины. И, если бы не долг, Бык бы предпочел держаться подальше. Но подальше не получается — кунари держится так близко, как это возможно. Честно признается, что шпион. Предлагает всё и сразу. Ест и пьет за одним столом. Чувствует, как страх трансформируется во что-то такое, от чего внутренний порядок окончательно трещит по швам.

Но долг все еще есть — Бен-Хазрат не сводит глаз с Инквизиции. Ищет выгоду от басов ровно так же, как и от всего, от чего только эту выгоду можно получить. Предлагает — предложения Бен-Хазрат почти ультимативны, если подумать — сотрудничество на определенных условиях. Просит "предоплату" услугой, которая кажется совсем простой. И важной и для Инквизиции. В конце концов, уничтожить ставку венатори, прервать поставки красного лириума важно и для басов, а не только для кунари.

План выглядит... Нормально. Не идеально — под проливным дождем ничего вообще не может выглядеть идеально, если честно, всё сразу опускается где-то до уровня "терпимо, могло быть лучше". Гатт выдает всё, что знает — по ощущениям, почти ничего. Но Бык принимает и это, выслушивает, едва-едва способный отделаться от гложущей где-то в затылке тревоги. Слишком много рисков, слишком много неизвестных, слишком... Слишком ощутимое присутствие Бен-Хазрат в его жизни спустя столько лет писем.

Гатт называет его Хиссрад. Поясняет — лжец. И это почти что злит. Бык ловит себя на этой иррациональной злости, давит ее, заталкивает поглубже. Туда же, где засела тревога. Туда же, где неясно ворочается сомнение в плане Бен-Хазрат. В Кун нет места подобным сомнениям и от этого только хуже. Он инструктирует Крэма. Обещает выпивку, как все закончится — после жмется подальше, чтобы не заразить в этом некончающемся ливне остальных своими сомнениями.

— У Бен-Хазрат длинная рука, босс. Но даже длинной руке не дотянутся до всюду. Это лучший план, что у нас есть. К сожалению, — Бык приваливается к стволу дерева рядом с Максом, скрещивает руки на груди. — Именно поэтому лучший вариант для Инквизиции и для Бен-Хазрат это объединение шпионских сетей, сам знаешь, — спорить с чужим недоверием, с чужим презрением бесполезно. Оно и так опасно резонирует с его собственными сомнениями, поднимает в голове тяжелые мысли. — У нас есть шанс. И мы не должны его просрать, — звучит почти что уверенно. Почти что. Если не думать о возможных рисках.

[indent]— улыбнись! сейчас вылетит птичка!
[indent]гогот в яркой вспышке фотокамеры, которая слепит глаза и заставляет птицу зажмуриться, опустить голову.
[indent]— эй, твою мать!
[indent]ухмылки сползают с лиц служащих.
[indent]оформляющий полицейский делает неопределенный взмах рукой. его коллега, стоящий в метре от арестованного, шагает ближе и с силой встряхивает рыжеволосого парня за предплечье.
[indent]— в камеру смотри, мразь!
[indent]в воздухе повисает напряжение, чувствуется страх, когда серёжа возвращает взгляд в объектив.
[indent]новая вспышка яркого белого света — первое, что действительно помнит сергей разумовский после ‘ареста’ в его офисе в лахта центре.
[indent]дальше мысли // сознания путаются.
[indent]серёжа урывками помнит своё нахождение в следственном изоляторе // птица помнит каждое мгновение.
[indent]серёжа урывками помнит психиатрические экспертизы вениамина самуиловича рубинштейна, который старательно лез туда, где ему были не рады // птица обещает вырвать ему кадык.
[indent]серёжа помнит запах крови в своей камере временного содержания // птица помнит азарт, с которым отобранной у зэков заточкой, он вспорол глотку одному, а второму ‘голыми руками’ оторвал башку.
[indent]серёжа помнит чужую кровь на ладонях; помнит суд; помнит, как признали невменяемым; помнит, как поместили сюда для постоянного содержания и принудительного лечения, но серёжа здоров. бо-лен.

[indent]вениамину самуиловичу самому нужно было лечение, заключил разумовский, когда понял, что рубинштейну на самом деле от него нужно.
[indent]— интересный случай, — с заинтересованной улыбкой говорит доктор, — какой интересный случай.
[indent]так начинались их сеансы.
[indent]так началась серёжина борьба за себя.
[indent]так началась борьба рубинштейна за птицу.

[indent]и птица являлась, едва серёже грозила опасность.
[indent]а опасность серёже грозила на каждом шагу. холёный миллиардер с симпатичной мордашкой в местах общего сбора заключенных привлекал к себе слишком много внимания, как бы не хотел обратного: его рыжую макушку было видно издалека.
[indent]как и когда-то давно в детском доме сергей избегал общения со сверстниками (от одной только мысли о прошлом и осознании его потери щемило в груди), так и здесь он не искал ни случайных стычек (хотя чувствовал, что их ищет птица), ни собеседников, ни, тем более, ‘друзей’. сергей держался особняком ради их безопасности и потому в какой-то момент большинство решило, что зажравшегося пацана, чья рожа не сходила с голубых экранов тюремных ящиков слишком уж продолжительно, следует научить тюремному этикету.
[indent]— олег тебя бросил. — бьется птица в груди, когда сгорбившегося сергея, воровато оглядывающегося по сторонам в поисках укромного угла, грубо за плечо хватают толстые пальцы в наколках.
[indent]— красавчик, что-то ты от всех носик воротишь. — сергей испуганно косит глаза на уткнувшийся ему в кончик носа палец; он знает, что может быть дальше с ним.
[indent]— а я буду всегда с тобой. — взгляд сергея меняется. тонкие губы растягиваются в широкую улыбку. птица знает, что будет с этим.
[indent]окружающие не успевают моргнуть глазом. вспышка ярости и палец, мгновение назад касающийся носа разумовского, оказывается сломан и теперь изогнут в неестественном положении. серёжа отшатывается назад (толпа заключенных собирается в плотную стену за спиной жертвы — не сбежать) и обескураженно уставляется на покалеченного здоровяка.
[indent]— я… — сергей выставляет руки вперед, — я не хотел… — рвано мямлит, — не нужно…
[indent]но чужая ярость болью отзывается в теле, ощущается кровью во рту, хрустом ребёр, криком птицы в сознании.
[indent]— олег мёртв!
[indent]сердце мечется в клетке за ребрами, бьётся и не даёт забыть. но серёжа сдаётся от боли и всё-равно забывается…
[indent]сначала чаще, затем реже.
[indent]а потом всё происходящее становится невыносимым, сергей буквально ощущает, что сходит с ума и держать птицу в узде у него просто сил не хватает.

[indent]— вениамин самуилович, — сергей хватается фалангами пальцев за край стола, когда рубинштейн спустя бесконечные просьбы своего пациента о личной встрече, наконец удостаивает разумовского своим вниманием.
[indent]отчаянное желание вырвать птицу из-под контроля, заставляет рубинштейна идти на отчаянные меры: менять лекарства и буквально сводить своего пациента с ума.
[indent]— да, сергей?
[indent]— те таблетки, что вы даёте мне, — разумовский переводит затравленный взгляд с белого халата в бородатое лицо, — они не помогают.
[indent]рубинштейн делает в свой блокнот какую-то пометку, а затем смотрит на сергея.
[indent]— почему вы так решили, сергей?
[indent]давно стало ясно, что их двое: разумовский и птица, поэтому облизав губы и подавшись ближе к столу, парень прошептал:
[indent]— птица рвётся наружу, я чувствую. он опасен, вы своими глазами видели последствия его контроля. видели, что он может.
[indent]— сергей, успокойтесь.
[indent]— пожалуйста. — голос серёжи надламывается, он умоляет всем своим видом о помощи.
[indent]вениамин самуилович тяжело выдыхает, оставляет в своём блокноте новую пометку и (триумфально) заключает:
[indent]— хорошо, сергей. мы увеличим дозу препарата. вам обязательно станет лучше.
[indent]разумовский дрожит всем телом, когда откидывается на спинку стула и прячет ладони между коленей, не веря, что всё скоро кончится.
[indent]но всё только начнётся.

[indent]лекарство делает хуже, скоротечно усугубляет решительно всё.
[indent]птица неуправляемый. рубинштейн в восторге от возможности его изучать. сергей… боится, что будет дальше, и осознаёт свою ошибку в доверии.
[indent]снова карцер — так положено поступать с нарушителями порядка, что наносят увечья другим: птице плевать, сергей теряет последнюю веру и остатки рассудка, смиряется с уготованной участью однажды стать только птицей на потеху рубинштейну.
[indent]— софа. — обречение в голосе. сергей знает, что у неё на маленьком подносе. знает, что случится, если будет сопротивляться.
[indent]но сил сопротивляться у него больше нет.
[indent]— это всего-лишь лекарства, серёженька. — софа ободряюще улыбается, когда протягивает молодому человеку маленький бумажный стаканчик с несколькими белыми кругляшками.
[indent]вдох. лететь тут невысоко…
[indent]сергей запрокидывает голову, зажмурив глаза. его кадык тяжело поднимается вверх, затем опускается вниз. несколько глотков холодной воды.
[indent]резкий выдох. прыжок.
[indent]— молодец. — сергей не открывает глаза, лишь отшатывается к стене, касаясь раскрытыми ладонями ледяного бетона, так хватаясь за последнюю реальность. он отчетливо слышит стук невысоких каблуков софы и шорох пологов её медицинского халата. слышит, как она останавливается, оборачивается в дверном проёме. слышит, что шепотом её торопят, но она хочет лишь попрощаться. — скоро станет легче, серёжа. — сергей слышит как тяжело скрипят петли двери, как щелкает механизм замка, как всё медленнее бьётся сердце в груди. как серёжа за-бы-ва-ет...
[indent]пожалуйста, помоги мне, олег.
[indent]— олег мёртв!
[indent]ой как хорошо. ой… ой, как хорошо. ну, здравствуй…

Под пристальным, словно проникающим в самую душу, взглядом отца ужасно неуютно, кажется, что родитель запросто читает и все мысли, которые роятся в юной головке Светы, и видит всю душу насквозь. Поверил папа в то, что Светлана сбежала от охранника лишь прогуляться в одиночестве или всё - же догадался, что его маленькая любимица Сетатка вот сейчас лжёт и пытается заговорить ему зубы? Ох, только бы поверил, только бы не понял и не поймал Свету на откровенной и беззастенчивой лжи! Жалко в случае, если ложь вскроется, будет больше даже не себя, а Люсю, которому точно прилетит такая кара, что хуже и не придумаешь.
Ну вот, попытка вранья с треском провалена, отец сразу же предупреждает об этом, и голос его звучит зло, с раздражением и гневом. Щёки Светланы тут же окрашивает пунцовый румянец смущения - всё - таки отец слишком мудр и хорошо знает её, так с лёгкостью, будто играючи вычислил ложь! Впрочем, ту же девушка делает глубокий вдох, затем  выдох, старательно нацепляет на лицо спокойное и невозмутимое выражение Даже голос, кажется, звучит уверенно, и почти не дрожит, что очень радует.
- Ты же тоже был молодым, беззаботным, почему же мне отказано в праве на крошечный глоток свободы? И я ни на секунду не теряла разума и не собираюсь отказывается хотя бы от возможности мечтать о любви, о том, что я тоже кому - то понравлюсь, что кто - то будет говорить мне нежные слова, увидит во мне не просто твою дочь, а самую обычную девушку.   
Ага, отец припоминает уже и Васю с его постоянными выходками и хулиганскими демаршами, вкупе с отвратительными оценками в дневнике, в школьные годы. Ну да, вот только сравнивать его и Свету - ну, всё равно что сравнить землю и небом, разница будет примерно такая же. По крайней мере, Света действительно любит учиться, уважает и ценит учителей, не устаивая вредных пакостей против них, да и в школу отца по поводу её поведения или успеваемости не вызывали ни разу. Уж здесь Света просто не может не заступиться за себя и не дать понять, что не согласна с таким сравнением.
- А разве я когда - то хулиганила, изводила учителей, получала двойки, не слушалась тебя, как Вася?  Мне лестно сравнение с ним, хотя бы потому, что я  очень люблю и ценю брата, но мы абсолютно разные люди и совершенно не похожи между собой.
Так, и  правда, стоит успокоиться! Вдох - выдох, мысленный счёт от 1 до 10, попытка заставить себя подумать о чём - нибудь хорошем и приятном. А отец уже снова продолжает свой монолог, на сей раз уже даже практически задав прямой вопрос об имени предмета мечтаний Светы. Ну уж нет, Люсю она не выдаст даже под пытками, лучше всё - таки придерживаться изначальной версии и не отступать от неё.
- Я уже абсолютно спокойна, прости за вспышку эмоций. Мои мечты зовут очень просто - свобода, независимость, и любовь, других имён у них нет и никогда не было.
Что ж, попытка снова хотя бы немного убедить отца в правдивости своих слов. Может быть, это и смешно, и глупо, но не подставлять же и в самом деле под удар Люсю, указывая на него?  Тем более отец и так уже открытым текстом сообщает, что, вообще - то, в курсе имени объекта её мечтаний. Хотя нет, это скорее бросок пробного мячика с его стороны, при полной уверенности в том, кто же является возлюбленным Светы, несчастного моментально арестовали бы сотрудники НКВД, а так Люсю пока никто не трогает.
- Не понимаю, о чём ты. Аа, может быть, об Алексее Яковлевиче Каплере? Я знаю, что  он сейчас в Москве, и очень занят, да и интересных выставок или кинопремьер, на которые мы могли бы сходить, давно уже нет, но при чём здесь мой добрый друг? Да, мы с Алексеем Яковлевичем очень подружились, нам интересно общаться друг с другом, он умный, начитанный и удивительно образованный человек, и мне лестно, что она называет меня своим другом.
Как же сложно официально говорить о Люсе, называя его по имени - отчеству! Но главное притупить бдительность отца, иначе точно быть беде. Правда, отец, кажется, не особо и поверил, но лучше уж такая попытка полулжи, чем правда, которую нельзя рассказывать никому на свете, даже верной и любимой подружке Марфе. На очередной словесный камушек явно в адрес Каплера Света лишь пожимает плечами:
- Папа, мне всегда интересно разговаривать с тобой, но сейчас я правда не понимаю тебя. Глупая мечта погулять в одиночестве не должна была даже прийти мне в голову, это я уже поняла и усвоила. Больше я ни в чём не виновата и не нарушала никаких твоих просьб или запретов.
Вот отец уже движется и к стоящей чуть в стороне машине, осторожно увлекая за собой и Свету. Да, вот и всё, сегодня точно можно даже и не мечтать добраться к Люсе! Интересно, завтра отец также проследит за ней, или всё - таки удастся снова обвести вокруг пальца охранника?
- Да, папа, поедем домой? Я замёрзла и с радостью бы пообедала, да и уроки на завтра сами себя не сделают.

ladies first.

вещи так и не были разобраны.
они стояли неоформленной кучей из туристических рюкзаков, пакетов и сумок в коридоре, словно специально, чтобы постоянно спотыкаться о них, расшатывая и без того ненадежную конструкцию. больше недели уже прошло. черное сукно постепенно украшалось слоем светло-серой пыли, кто-то (выбор был крайне мал) попытался нарисовать на самой большой поверхности пальцем хуй, но вышло скорее нечто похожее на стрелочку в сторону туалета. штапич не стал смахивать - татарка дорисует потом, она творческая, со второй попытки точно получится. выходило вполне иронично. хуевая инсталляция хуевых отношений - иначе и не назовешь. он пнул ее мимоходом, так же случайно как и предыдущие раз двадцать. разбирать ничего так и не стал, только добавил новые предметы, в виде своего свернутого в рулон спальника, пары ботинок и еще одного рюкзака. так оно почти в полный рост, так оно даже почти как точный размер того болота, в котором штапич и застрял по самое горло.

[indent][indent] - та-а-ат, - протянул он, проходя по длинному коридору. - тат. дома?

дома. после того, как отрядную хиппи выписали из больнички, дома она была регулярно. самочувствие: дерьмовое, настроение - еще более дерьмовое. телефон отключен, окна зашторены. рай унылой алкашки в завязке. на тумбочке бутылка "боржоми", одеяло на голове, разноцветные косички в хаосе разложены по подушке и депрессивно воют на посторонний шум. татарке такой быть не идет ну совсем ни разу: музыка не гремит на всю хату, на полу не разбросаны разноцветные тряпки, с кухни не распространяется удушливый запах травки, нет даже какого-нибудь недообоссанного тела на ковре в зале, что воняло бы похлеще бомжа и точно числилось в списке пропавших. пропащей была только татарка, никак не реагировавшая ни на психа с ключами от чужой квартиры, ни на то, что кровать уныло прогнулась под весом еще одного тела.

[indent][indent] - пщщщ-пщщщщ. заря вызывает татарку. прием. - штапич потормошил хрупкую тушку за ногу, устраиваясь поудобнее, так, чтобы лопатками упереться в стену и наконец-то длинно выдохнуть. невидимая рация точно барахлила, потому что с другого конца кровати раздались только тихие хрипы недовольства. вот так и не поговорить даже. а варианты были. например поделиться новостями о найденной семье, на которую всем уже было посрать; о мальчике, валявшемся на камне почти голышом, словно не только заплутал в лесу, но еще и в нем встретил насильника; о том, что митя шел на поправку удивительно быстро (штапич видел новости в твиттере). о кукле. о кукле тоже рассказать хотелось. не для того, чтобы выслушать поздравления (ну их нахуй), и не потому что больше тем у них не было, а потому, что до сих пор не верилось. вот если вслух сказать - может так станет реальнее. если позвонить прямо сейчас и услышать голос на другом конце - может быть тоже. штапич из списка не сделал ничего, да и рассказывать татарке о своих любовных успехах уж точно не стоило, не сейчас, пока она развалиной пряталась под одеялами и пыталась склеить себя обратно. за плотными шторами все еще продолжался бесконечный сумеречный вечер, постепенно накатывала усталость и нервное истощение. они так и просидели втроем черт его знает сколько времени: влюбленный псих, опустошение и татарка.

не осуждайте тех, кто собирает бездомных кошек
бинтует отказников, не дожидаясь врача.
мы хотим, мы пытаемся быть однозначно хорошими.

но не у всех получа-
ется.

так, как штапич собирался под вечер следующего дня, он, честно говоря, еще никогда не собирался. ну, разве что на свадьбу, да и то там больше была заслуга сердобольной матушки, которой не хотелось чтобы ее сын пред всеми родственниками (особенно алискиными) выглядел как говно. матушка вовремя отгладила брючки и рубашечку, проследила чтобы дорогой сыночек наконец расчесался, на дорожку побрызгала вместо святой водички каким-то одеколоном, который михаил видел тогда в первый и последний раз в жизни. но на этот раз стараться пришлось самому. с другой стороны и утюжить он ничего не собирался. зато одежду откопал чистую, не пришлось пользоваться даже унисекс-шкафом от хозяйки временно оккупированной квартиры. за окнами была весна, теплый ветерок обдувал давно неубранные комнаты, у штапича среди разворошенных сумок, теперь занимавших весь коридор квартиры (прощай, инсталляция) нашлись ни разу не надеванные на поиски штаны.

кукла. кукла наконец прилетела. наше радио шумело, транслируя на хату би-2, в кармане было пять косарей (похуй что последних), когда штапич шел от метро, то успел заскочить за букетом цветов. хрупкий бы точно оценил такой душевный порыв из белых роз. и алиска бы оценила, конечно. ей тоже белые цветы нравились.

адрес он знал. предупреждать о том, что собирается в гости, не собирался. наверное всему виной вот такое вот охуенное чувство страха, когда нет ничего ужасного в том, чтобы ночью гулять под кабанье хрюканье, осознавая что где-то могут и волки бродить, а сообщить о том, что девушке стоит ожидать гостей - уже перебор. да ладно. он же имел право, верно? уж поцелуй-то давал возможность завалиться хотя бы в подъезд. штапич, чего уж там, не был против даже застать куколкиных родителей дома, представиться по форме, чтобы заслужить себе плюсик в рейтинге, и когда нажимал на дверной звонок, был вполне готов тянуть лыбу.

к чему он не был готов, так это к тому, что уютный свет квартиры высветит не тонкий женский силуэт, а вполне себе мужской и определенно знакомый. жор саныч.
[indent][indent][indent][indent][indent]за
[indent][indent][indent][indent][indent][indent]е
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]би
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]сь

[indent][indent] - здорово, - как-то максимально, насколько смог, нейтрально, протянул псих. - кукла где?

еще можно было спросить: "а кукла выйдет?" или "а потрахаться-то успели? чего одетые такие?" букет уныло свисал бутонами к лестничной клетке, штапич под стать им уныло облокотился спиной о стену подъезда. ну, собственно, хотел тут постоять - вот и стой, да? голос куколки прекрасно было слышно даже отсюда.

[indent][indent] - ну, что стоишь? позови ее хоть.

к чести их ахуевшего ахуенного председателя, кроме ответных приветствий говорить он не стал ничего. да и сказать им было в общем-то нечего.

Разведывательные элементы быстро интегририруемой дрон-системы.  Р.Э.Б.И.Д.С. Лучшие демоны активировались одновременно и начали ломать системы, освобождать и заражать программы, поджаривать мозги нетраннерам, В киберпространстве ещё до полной кибернетизации населения было опасно, но, когда случился датакрэш и некоторые города-государства погрузились в полнейший блэкаут… это место стало кромешным адом.

Искусственный интеллект проникал в учёные мозги по каналам связи. Вихревые инфопотоки легко сводили с ума. Старя Сеть распалась на глазах, биты перемешались, и без того полуразрушенные крепости данных окончательно пали. У биржи в те года жопа горела в огне, директор «Сянлэ» вынес себе мозги, только-только образовавшийся «Сетевой Дозор» буквально исходил на говно, а вся годами накапливаемая и хранившаяся информация навсегда была потеряна, повреждена или поменяна местами.

Это, кажется, даже учат в современных школах. Старая Сеть была заражена на 78,2 процента.

///

Хуа Чэн сидит, прикрыв глаз, практически в углу пустующего вагона. Аэроэспресс мчит от точки «А» до точки «В», останавливаясь в строго запланированных местах. ИскИн, контролирующий работу экспресса, не позволит тому ни на минуту отклониться от заявленного графика, поэтому даже в плотном пассажиропотоке гражданские могут быть уверены, что всегда успеют по своим делам.

Репликантам не снятся сны. Мозг, запрограммированный на определённые алгоритмы, не способен воссоздавать никогда не существовавшие в реальности сцены. Некоторые репликанты научились думать – органически рождённые люди представляют это как сбой в скрипте, из-за которого переменные вместо упорядоченного состояния возникают в командной строке в хаотичном порядке. На самом же деле вместо сна они уходят в некое подобие гибернации: в чём-то изначально далеко не машины, но и в чём-то ещё не дотянувшиеся до живорождённых граждан.

Один человек в недалёком прошлом написал целую книгу о том, как человечество продолжало жить в обществе потреблядей и даже не осознавало, что однажды искусственная раса из-за дурацкого эксперимента учёных обретёт самосознание. Там они, правда, назывались не репликанты, а синдикаты, и срок их жизни был не четыре года, а двенадцать лет. И затем, когда срок подходил к концу, их увозили на завод, где умертвляли, сдирали кожу и перерабатывали в энергомыло, которым кормили их же ещё живых собратьев.

///

В период нестабильности некий благодетель создал Чёрный заслон – огромный файрволл на основе искусственного интеллекта, непроницаемый чёрный лёд, отгородивший для людей безопасный участок Сети. «Сетевой Дозор» тогда с радостью ухватился за подобную возможность. Правда, Чёрный заслон лишил людей технологических достижений, которые совершали дикие ИскИны, оставшиеся по ту сторону. «Сетевой Дозор» компенсировал это, создав иные инструменты для контроля над Новой Сетью. Но градообразующие предприятия начали создавать свои собственные подСети тоже, чтобы устанавливать в них свои законы.

///

Хуа Чэн поднимается со своего места и пересаживается на противоположное сидение, рядом с уткнувшимся в планшет Бегущим по Лезвию. Содержимое планшета ему неинтересно, а вот человек, который его держит, очень даже привлекает внимание. Хэ Сюань приносил ему на хвосте, мол, «посмотри, тебе станет интересно».

- Извините, просто редко увидишь Бегущего в общественном транспорте. – Улыбается открыто, едва склоняет голову. – Обычно сотрудники «Сетевого Дозора» редко показываются на людях.

Какое-то время назад «Сетевой Дозор» подмял под себя отдел полиции, именуемый «Бегущими по Лезвию». Якобы, потому что Бегущие обычно занимаются делами беглых репликантов, а репликанты, так или иначе, относятся к юрисдикции Дозорных. И никого особо не волнует, что среди новых Бегущих в основном репликанты последних моделей, которых легче контролировать, и которые на раз-два могут отличить старые модели себе подобных от органических людей. Говорят, достаточно увидеть серийный номер, который пробивают с задней стороны глазного яблока, чтобы всё встало на свои места.

Хуа Чэн обычно пользуется живыми масками – плёнками, которые целиком меняют лицо по заданным заранее параметрам. Поэтому прямо сейчас на Бегущего смотрит почти что мальчишка, недавно перешагнувший порог зрелости. Он собирается добавить нечто ещё, но -

     - скрежет –

Вагон аэроэкспресса ощутимо потряхивает, тот тормозит, как будто налетев на препятствие. На секунду меркнут светодиодные ленты под самым потолком вагона: пространство обрушивается в мрак, освещаемое лишь неоновыми огнями города, а затем, когда включается тревожно-красное аварийное освещение, наступает тишина, хотя по всем правилам должна включиться внутренняя связь ИскИна. Если связь не включается, вывод можно сделать только один – кто-то умудрился влезть в транспортную систему.

-