Тика так и не поняла, за что её наказали. В очередной раз.
Она честно попыталась на протяжении нескольких первых дней, когда её только-только зашвырнули в колодец, словно сломанную куклу, но сдалась, позже — начала плакать, а ещё позже, когда отчаяние выжгло надежды и обиды досуха, — неосознанно начала желать и молиться.
Колодец находился где-то в Алваде (Тика всегда очень плохо ориентировалась в пространстве и сейчас не начала лучше). Он был не очень глубоким, — чуть больше двадцати футов вниз, до дна, — зато там с него начиналась косая обширная пещера, уходящая куда-то далеко вниз. Увы, щель, ведущая вглубь, была слишком мала даже для Тики (к тому же — заполнена водой), поэтому полуэльфке оставалось довольствоваться мрачной подземной комнатой, где были только тень и пыль.
Тику кормили, раз в два или три дня. Она была неприхотлива и мала, и потому ела всё, что ей сбрасывали вниз; обычно это была падаль, недоеденная другими рабами. Ей не давали воду — знали, что ещё немножко чистой воды внутри колодца есть, а длинная цепь на шее Тики, другой конец которой был вбит в каменную стену огромным железным гвоздём, позволяла полуэльфке свободно перемещаться по её клетке.
Ненадолго, на полчаса-час, солнце пробивалось редкими яркими лучами в колодец, и тогда Тика перебиралась в светящийся круг, погреться. В пещере было холодно, и лишь старое одеяло, выполняющее также роль единственной одёжки, позволяло полуэльфке не замёрзнуть по ночам. Удивительное дело, но Тика не осунулась, не попортилась внешне и даже не усохла; словно смертник перед казнью, полуэльфка с каждым днём оживала всё больше, становилась всё нежней и мягче, и дошло даже до того, что раб, спускавшийся раз в пару дней в колодец за ведром с нечистотами, не удержался и изнасиловал полуэльфку. По его словам она сама молила о любви, и буквально пылала страстью, но никто его слушать не стал и через сутки мужчину лишили головы — Тика принадлежала Кассьяну. Ни один раб не имел права даже касаться полуэльфки. С тех пор нечистоты забирал благородных евнух, тоже раб, но по статусу значительно выше даже Тики. Ему такая работа была не по душе, поэтому он тайком бил полуэльфку, но так, чтобы на теле не оставалось следов и никто о насилии не прознал. Так случилось и сегодня, — судя по небу, утром, — евнух сначала размял кулаки, а потом забрал ведро, которое почти не пахло. Теперь он заявится только через сутки, Тика это точно знала.
Но Тика не думала о евнухе, не думала о побоях и не думала о рабе, которого случайно соблазнила. Она уже который день кряду думала лишь о Кассьяне, маленьком хозяине, которого искренне полюбила. Юноше, от имени которого промеж ног становилось мокро, а сердце начинало биться чаще и сильней; словно накапливая страсть, Тика в очередной раз с невыразимой силой возжелала любви. Её маленькие губы робко вышёптывали крохи того, о чём выла душа, а тело, нагое, прикрытое лишь бледным одеялом, изнемогало от жажды. Тика не хотела пить, не хотела есть; она хотела Кассьяна как точку в своём сознании и любви как его общее, всеобъемлющее воплощение. Полуэльфка молила одновременно о мужчине и страсти вообще — в ней она видела, каким-то образом, возможность получить то, что всеми фибрами души желала.
Получит Кассьяна — получит любовь, получит любовь — получит Кассьяна. И совсем неважно, какова правда на самом деле.

— Кассьян?..
Слова не прозвучали, но мысль выстрелила в голове пылающей стрелой, разгоняющей мрак.
Тика уловила и предстоящий звук, но подумала в тот момент, что ей чудится, однако когда до слуха донёсся голос — полукровка поняла, что это не наваждение. Или наваждение, пускай!, его очень-очень не хотелось прогонять.
Она так и села, подобрав ноги под себя, позволив одеялу спуститься шерстяной волной, открывая белое, точно снег, тело. Это — ещё одна причина, по которой Тика оказалась на дне колодца, а не где-то ещё. Здесь солнце не могло съесть её редкий цвет кожи. Визирь обязательно наказал бы кого-нибудь за такую непозволительную растрату.
Тика была маленькой, аккуратной и изящной. Кто-то бы сказал — ещё совсем ребёнок, но это было бы ложью; у неё уже сформировалась упругая грудь, украшенная чуть более тёмными комочками плотной кожи, и до постыдного человеческие бёдра, мягкие и широкие. Спустя шесть лет она останется почти точь-в-точь такой же. Только страсть, живущая в сердце, станет сильнее.
Полукровка не видела своего ночного гостя, но ей было и не нужно, она его слышала и чуяла. В сущности, неважно было даже, что он скажет. К этому моменту Тика была идеально заточенным оружием, требующим безусловно одного — любви, и без разницы — какой. Жажда бурлила в её груди, и только измотанность тела не позволила действовать так же быстро, как билось сейчас её сердце.
Откинув одеяло за раздражающей ненадобностью, Тика встала на нетвёрдые ноги и нагая, как есть, подбежала к Кассьяну. Гость, конечно, Кассьяном не был, но он мог им стать, и полукровка даже подумать не могла, насколько у мужчины, к которому она прижалась изо всех сил, было много для этого инструментов.
— Я... — Прошептала Тика, обхватив гостя за пояс, ткнувшись в него лицом и потёршись о него щеками. — Я!
У неё задрожали коленки, и Тике не оставалось ничего, кроме как подтянуться повыше, встав на носочки, и требовательно поцеловать ночного визитёра, прямо в губы, грудью прижавшись к нему что есть сил, резко разорвать поцелуй, чтобы вдохнуть воздуха, и тут же поцеловать ещё, требовательно вторгаясь языком в рот незнакомца, а руку его, сжав ладошками, призвать к собственному телу. Неловко, даже потешно Тика попыталась закинуть на выдуманного Кассьяна ногу.
Сексуальная энергия распирала тонкое тело и без демона, но демон своей близостью делал всё ещё хуже. Впрочем, полуэльфка ощущала скорее чистый, концентрированный восторг, вытеснивший из головы всё остальное, и хотела ещё больше.

Губы псевдо-Кассьяна оказались неприлично сладкими. Тика не хотела отниматься от них ни на секунду, и даже воздух казался меньшей необходимостью, чем очередное сплетение мягкого, горячего и мокрого. Может, демон и не был тем, кого полуэльфка беспричинно полюбила до беспамятства, но он определённо был её безраздельным хозяином на эту ночь.
— Х-хозяин... — Голос Тики дрогнул, вздрогнула она сама, всем телом, а потом расплакалась. Впервые за всё время заключения. То ли от счастья, улыбка осветила девичье лицо, то ли от невыразимо томительной печали. Язык полукровки как-то сам собой облизал маленькие губы, будто бы нервно, ибо там ещё остались крохи слюны демона.
— Я скучала. — Задрожав, кивнула Тика. В её голове, окутанной мороком, оставалась, кажется, лишь одна струна разума, на которой лже-Кассьян мог сыграть любую мелодию, которую хотел. Полукровка была, пожалуй, довольно глупой. Тем удивительнее была чёткость не прозвучавших слов. — Я хочу почувствовать вас везде, хозяин... хочу ощутить вашу любовь сполна.
Сзади. Спереди. Губами. Как-нибудь... ещё?.. Тике уже доводилось становиться жертвой насилия, но она всё равно не была сколько-нибудь опытной в сексе, — обычно требовалось быть просто дыркой, — а как один человек сможет всё сразу разом и вовсе не думала.
Глаза, наполненные липовым мёдом, расширились, сердце звучно ударило в грудь, а по телу, вызвав неподдельный трепет, пробежало два разряда молний; первый, когда горячие большие губы вновь коснулись губ полукровки, и та, послушно раскрыв маленький рот, позабыла дышать, когда сызнова вспомнила вкус хозяйских уст, и второй — в момент, когда пальцы коснулись гладкой, разгорячённой кожи снизу, между ног, и нашли искомый объект. Тихий стон вырвался из груди и заполз в уши демона, прокравшись через щели в поцелуе. Никогда больше за всю свою жизнь Тика не чувствовала себя настолько мокрой и грязной, и ещё реже — сама того хотела. Организм следом за разумом начал путь за пределы человеческого (про эльфийское в Тике уже и думать не приходилось).
Тонкие руки трепетно обнимали, обвивали мужскую шею, пальцами забираясь в тёмные волосы. В голове бешенным зверем бились даже не мысли, но образы, низводимые лимбической системой до простых, ритмичных, повторяющихся сигналов в три буквы: ещё, ещё, ЕЩЁ.