[indent] С тех пор, как Лавиарелю в голову стрельнула идея пойти туда, откуда он пришёл, минуло две недели. Дороги стали короче, приближая к намеченной цели день за днём, шаг за шагом, с каждым новым толчком попутного ветра в спину, подгоняющего к тому, чего столь сильно жаждал молодой эльф, ибо после стольких лет молчаливой благодарности скопилось слишком много того, что должно было произнести вслух, выпустить наружу, дать ветру унести эти слова и сберечь в невиданных никому землях, лишённых забвения. Лави уже всё решил: он зайдёт в деревню и сперва найдёт Эмму – женщину, которая постоянно мыла ему волосы дёгтем после его купаний в грязи со свиньями, и скажет ей, что она заменила ему мать, хоть и была редкостной врединой. И цветы ей обязательно подарит, как же он может явиться к женщине без цветов? Скажет, что без неё ему в странствиях было очень тяжело, и вообще, мыть волосы в лужах – задача не из лёгких, когда ты блондин. Скажет, что хотел бы взять её с собой и показать всё то, что видел сам, чтобы она узрела красоту этого мира. Скажет, что до сих пор помнит все её заветы, хотя обещал никогда их не слушать и показывал голую жопу, убегая с громким хохотом под её крики. Скажет, скажет…

     Треск догорающих балок зданий плавно переливался тихими нотками, сливаясь с трелями какой-то маленькой птички. Собственное сердце вторило им чуть ли не барабанным соло, но лёгкие будто налились расплавленным свинцом, и грудная клетка адски ныла, стоило лишь попытаться вдохнуть воздух, полный горько-сладкого запаха горелой плоти. «Дорогая Эмма, прошло столько лет, и я почти забыл, как ты пахнешь. Вот, оказывается, как,» - вот, что скажет Лавиарель. Птичка в ветвях прервала песнь и начала над ним хохотать. Или это какие-то новомодные птичьи хиты?..

     Тело не слушалось. Не в том смысле, что оно обвисло безвольной тряпкой и отказывалось двигаться, наоборот – ноги, иногда с мерзким звуком загребая грязь, пыль, пепелище и чьи-то останки (Эмма, привет, рад встрече), понесли его прямо, несмотря на то, что он отчаянно желал развернуться и убежать как можно дальше, пока мозг не признал очевидное и находил в себе силы на шутки. Уйти, чтобы солгать себе, что ему это почудилось. Уйти, чтобы решить, что это был дурной сон. Уйти, чтобы убедить себя, что это какой-то очередной Лавиарель на полшишечки поджёг тут всё, а вся деревня убежала топить его в речке и лупить крапивой. Уйти, уйти, уйти, уйти. Но он стоит посреди площади, смотрит на валяющуюся в пепле детскую куклу, глотает витающие в воздухе частички своих друзей и чувствует, как горечь правды протекает по жилам жгучим формалином, стремясь в самое сердце. Стоит. А в глазах цвета мёда медленно переливается осознание, ужас и боль, вскоре роняющие его на колени прямо перед более никому не нужной куклой.

     Его ужасно тошнило от всего увиденного, но он упрямо терпел, и горло жгло желчью, сдерживаемыми слезами и желанием выпить как можно больше спирта, чтобы выжечь из себя всю эту боль под корень. Тонкие пальцы зарылись в прах и землю, а редкие слёзы, пробившиеся сквозь его сопротивление, оросили то, что когда-то он называл домом. И вдруг рядом мяукнул кот.

     Эльф столь стремительно поднял голову, что даже в глазах на миг потемнело, но внимательные глаза тут же внимательно осмотрелись по сторонам и заметили совсем рядом пушистый комок, который с интересом обнюхивал его дорожную сумку. – Ох, дружок… Что, сегодня тебя никто не покормил? Ничего, ничего, я о тебе позабочусь. Поешь, а потом пойдём куда-нибудь, хорошо? – нежную улыбку на лице Лави, спешно утирающего слёзы, чтобы их не увидел кот, можно было бы охарактеризовать как душераздирающую – но здесь нет никого, у кого сохранился рот, чтобы как-либо характеризовать этого эльфа, с ласковым взглядом отдающего коту часть своих пожитков. Хвостатый с довольным видом принял сие пожертвование, а Лавиарель, поглаживая его, впервые за всё время осмотрелся и… Увидел нечто, что выглядело живым и человекоподобным. С уст остроухого тут же сорвался то ли вскрик, то ли слишком громкий удивлённый вздох, но он в тот же миг сорвался с места, подбежал к незнакомцу и свалился на колени рядом с ним, расчехляя дорожную сумку, чтобы найти в ней лекарственные травы. Бинтов не было, но Лави уже решил рвать свою одежду – не стерильно, конечно, но на первое время сойдёт, чтобы продержаться и добраться до соседней деревни. – Ох, хвала богам, хоть кто-то выжил. Друг, ты слышишь меня? Не волнуйся, подлатаем тебя, будешь, как новенький… – шептал он оживлённо, игнорируя то, что было очевидным даже безмозглой брошенной кукле. К чёрту правду, когда её нечем запить. К чёрту. – Меня Лави зовут. Лавиарель. А тебя как?

Отредактировано Лавиарель (2021-05-15 14:48:33)

[indent] Обычно Лавиарель писал песни обо всех своих странствиях, сколь бы странными и безрезультатными они ни были. Он принёс из Алвады колёсную лиру и песню о жаркой любви, переливающейся, как песок в бурю, принёс задорные пляски с бубном из Аслейва и песни о вечном празднике, принёс даже дивные песнопения из родного Ирсенила, которые в его устах и струнах переливались звуками тихих волн. Что он принесёт из столь долгожданного визита домой? Было бы дивно, если бы ему удалось оставить сие путешествие забытым, канувшим в запределье, но от пепла на одежде и боли в сердце избавиться будет слишком сложно, даже если сильные ветра дороги перевернут его вверх ногами и вытряхнут из него всё нажитое в Верхоречье. Он хотел бы петь о вечном лете, но то, что он узрел сегодня, перепутает ему все струны, расстроит все его инструменты, сожмёт стальной хваткой его голосовые связки, и избавиться от этого минора ему, возможно, никогда не удастся. Не об этом он мечтал, будучи мальчишкой, но какая разница – старые мечты как-то притупились, сменяясь приземлёнными желаниями напиться до синих соплей и разреветься на плече у трактирщика, который потом ему рожу набьёт за его нытьё, ведь никому до его горя дела нет – тут и похуже видали, и то, что какая-то там богом забытая Подзалупинка сгорела – всего-навсего очередной факт для этих людей наравне с «чуваки, в таверне напротив сегодня скидка на жареное мясо». Да, его побьют, и так даже лучше – всяко новые впечатления, хоть сколько-нибудь перебивающие сегодняшние.

[indent] Человек перед ним – такая же жертва обстоятельств, которая нуждается в помощи. Ожоги на руках – видимо, оттого, что он пришёл в деревню, увидев огонь, и пытался помочь её жителям, пытался вытащить несчастных из домов, но пламя и ветер оказались сильнее него. Наверное, он сидит здесь, потому что тоже полон боли и ужаса от того, что не смог предотвратить – но Лави не смеет спрашивать, так ли оно на самом деле, ибо боится, что его хрупкий воздушный замок разрушат острой и беспощадной правдой. Эльф искал в своей сумке снадобья и травы, но украдкой рассматривал лицо незнакомца, пытаясь понять, являлся ли он жителем, которого Лави, быть может, даже знал, когда бегал тут голожопый и с лягушками в руках, или же он – несчастный путник, которого лихо принесло на путь несчастий. Догадки прервались с грубым толчком, и эльф, сего не ожидающий, даже чуть не опрокинулся на спину и, едва успев подставить руку, чтоб удержать равновесие, озадаченно посмотрел на незнакомца. Но не злился и прекрасно понимал – он и сам был бы рад выместить гнев и боль на ком-нибудь, но доброта – его проклятие, и остаётся лишь хранить всю эту дрянь у себя под сердцем и медленно гнить вместе с нею, покуда не истекут его восемь столетий или с небес на него не свалится божественный каштан, а дальше – гроб-гроб-кладбище-пидор.

[indent] Слова эльф игнорировал. Даже не потому что он просто баран упрямый и ему по барабану, что там его просят – просто из чистого эгоизма хотел хоть что-нибудь сделать, хоть как-то прикормить собственное чувство вины, чтобы потом были хоть какие-то аргументы в пользу лживого «я сделал всё, что мог». И всё же, острые уши, увы, не могли как-нибудь загнуться внутрь, чтоб не слышать того, чего слышать не хотелось. Закрыть бы уши руками и по-детски заорать «лалалалала я тебя не слышу», и плевать, насколько это по-идиотски выглядит в ситуации, когда тебе признаются в убийстве – но руки заняты флягой, которую остроухий, тем не менее, едва не выронил, забыв, что надо дышать и моргать.

[indent] - Да что… Что ты такое говоришь? – сглотнув, Лави с хрипотцой в притихшем голосе начал пытаться вновь себя обмануть, - ты бредишь, - но процесс пошёл, и мозг на кураже уже прокручивал эпизоды пламени, криков и молитв, среди которых этот человек смотрелся настолько органично, что эльфа чуть не вырвало на месте. Но он резко мотнул головой и с невозмутимым взглядом поднёс к губам назвавшегося Терренса флягу с водой, грубо надавил горлышком на губы и зубы, а второй рукой придержал за плечо и до судорог в пальцах стиснул его, с неестественно-холодным для него голосом сообщив: - Все равно вылечу, просто чтобы позлить тебя, так что заткнись и пей, - но звучало это скорее как «я заставлю тебя жить с этим так долго, как ты способен, чтобы ты каждое утро просыпался от детского плача и стонов матерей, приходящих к тебе всякий раз, когда ты смыкаешь глаза».