[??.??.888] dethroned under a funeral haze
Сообщений 1 страница 10 из 10
Поделиться22021-06-04 16:43:18
Если бы Сэт знал, что до Лощины Фель ему двое суток придется добираться через проливные дожди с грозами, и сильный ветрище, то абсолютно точно попросил бы доплатить за доставленные откровенно дерьмовой погодой неудобства. Пожалуй, настолько опрометчиво он берется за дело впервые — обычно оговаривает все нюансы (другое дело, что не ради того, чтобы подготовиться к непредвиденным обстоятельствам, но ради возможности заработать пару-тройку десятков золотых монет сверху), выстраивает маршрут, планирует и точно отмеряет по времени необходимые в дороге остановки, впрок затаривается провиантом и всеми необходимыми для работы расходниками. У Сэта всегда все посчитано, всегда все схвачено — впрочем, не сегодня, поэтому за несвойственную беспечность он расплачивается не только хлюпающей в сапогах водой и промокшей насквозь одеждой, но еще и урчащим уже битый час желудком, требующим нажористого овощного рагу, куска сочной свинины (желательно с кровью), и пары кружек темного эля из дубовых бочек, в которых раньше хранилось тафадское красное вино — того самого эля, который наливают только здесь, и только в одном месте.
Оказавшись на пороге таверны Найтхаул, он вспоминает, что в последний раз — около года назад, если не больше — здесь было куда менее людно. Разумеется, таверна, находящаяся в тихой и спокойной — бедной на какие бы то ни было события — деревне не идет ни в какое сравнение с оными ни в Аслейве, который, на минуточку, столица, ни в шумном Тальтауне, где местные каждый день что-то празднуют, устраивая яркие и пышные фестивали с ярмарками, которые привлекают народ со всех, даже самых дальних, уголков, ни даже в знойном Хетматте, казалось бы, далеком и скрытом от недостаточно пытливого глаза. Однако нынче в Найтхауле яблоку негде упасть — то ли слишком много решивших переждать капризы матушки природы путников, то ли какой знаменитый игрок на лютне, певец или иной стихоблуд, выступающий по всему континенту, решил не обойти стороной и лощину, то ли про эль прознали.
Облюбовав стол практически в самом дальнем углу, отогреваясь, и ожидая своего ужина, который принесет сильно похорошевшая со времени их последней встречи Дороти, Сэт заинтересовано осматривает гостей — чай, пришел сюда не для того, чтобы пожрать да поспать. Крестьяне, обсуждающие весьма скудный урожай; торговцы, наперебой рассказывающие охуительные истории о том, кого и где им посчастливилось обобрать до нитки; барды, слагающие песни буквально на ходу, щеголяя мастерством; игроки всех мастей, сдвинувшие пару столов и теперь со справедливым подозрением поглядывающие на соседей, держа у груди свои карты — кодла, кажется, со всего света собралась сегодня под одной крышей. Сэта, впрочем, не интересуют ни померзшие к чертовой матери помидоры, ни сбытые партии фальшивых монет, ни стихи, ни партейка-другая с местными шулерами — его не интересует никто из них, кроме тех двоих, занявших места прямо напротив него, но у противоположной стены. Губы Сэта дернулись в кривой усмешке — в одном их них он узнает того, о ком его заказчик рассказывал, как об Арктурусе Просвещенном. О том самом целителе, который где-то там родился, чем-то там прославился, и зачем-то там идет в Аслейв — это все Сэт благополучно прослушал, слишком занятый заигрыванием с девками за соседним столом в одной из харчевен Иавелта — запомнил только то, что до Аслейва дойти этот Арктурус не должен. Он сегодня не один — со спины не видно, кто это сидит практически без движения в терпеливом ожидании, когда маг закончит трапезу — и о возможном (и наиболее вероятном) эскорте Сэт тоже был предупрежден.
Когда цель и ее спутник (на поверку оказавшийся спутницей), наконец, встали из-за стола и стремительно поднялись на второй этаж, он понял, что, с элем, в общем-то, можно и повременить — низменное желание напиться, конечно, велико, но увы, работа зовет. Именно работа и жажда заработать заставляют его снова подозвать Дороти, чтобы за пару золотых выведать, какую комнату заняли тот бородатый старик с блестящей залысиной на макушке, и высокая, коротко остриженная девка в черном доспехе. Именно работа заставляет его оставить нетронутыми и овощное рагу, и дымящуюся прожаренную свинину, чтобы неторопливо подняться по ступеням выше и оказаться в коридоре с несколькими дверьми по обе стороны. Одна из них внезапно открывается, и в коридоре, поправляя юбку, показывается Марджори — вот уж сюрприз, не преставилась до сих пор, проститутка старая. Завидев ее, Сэт паскудно скалится и прикладывает палец к губам, пока свободной рукой машет в ту сторону, откуда пришел — давай, мол, вали отсюда побыстрее, и не вздумай шуметь — и когда она удаляется, тихим шагом подходит к нужной ему комнате, дверь которой, кажется, закрывается на щеколду.
Если он все правильно помнит, места там не очень много, но ему развернуться точно хватит, и Сэт, недолго думая, обнажает меч. В его интересах было бы сделать все намного тише, но ему щедро доплатили за то, чтобы он как следует пошумел, поэтому тяжелый сапог с грохотом вышибает дверь, едва не срывая ее с петель, а в самом центре комнаты с фиолетовой вспышкой взрывается маленькая бомба, блокирующая любую магию в небольшом радиусе.
— Есть тут живые? — щерится Сэт, переступая порог и бегло осматриваясь. — Вижу, что есть. Печально... но легко поправимо.
Поделиться32021-06-05 12:06:35
Дождь начался в середине второго дня и не прекращался.
Сухая едкая пыль осела, отбив запахи города, и все вокруг заволокло плотным влажным туманом. Дорога шла по лесу: пахло сырой землей и хвоей, но надвинутый на глаза капюшон мешал насладиться красотами местной природы, да и Крыса на них уже насмотрелась, в свои-то годы. Заказчик, неуверенно ехавший сзади, бесконечно брюзжал, понукая ее то ехать быстрее, то найти им ночлег прямо посреди ельника и грязной разъезженной жижи, то останавливаться, потому что ему показалось, что они едут не туда. С тех пор так и ехали: седло мерзко хлюпало всякий раз, когда случалось привставать, облегчая рысь, а потник намертво прилип к лошадиной спине. Доспехи протестующе звенели, семи пядей во лбу не нужно, чтобы сообразить, как долго их придется чистить от вязкой грязи и глины, налетевшей с дороги.
Крысе все это стоит поперек горла. Она бы сплюнула старому на лицо, прямо промеж больших совиных глаз, чтобы заткнулся, вместо бесконечного старческого нытья: все эти эскортные работы для пожилых светил чего-то там скоро доведут ее до белого каления и придется вздернуть цену вдвое. В качестве компенсации. Она бы по непогоде ехала дальше, в пути безопаснее, да и с работой управиться быстрее — ей ли привыкать к таким условиям? Храмовничьи военные марши в непогоду при полной амуниции: когда они с магами шагали бок о бок сутками, наперерез боевым действиям. Минул век с тех пор, конечно, но посмотрела бы она, как этот Просвещённый дед тогда бы запел. Правда песенка там только одна и заунывная, которая в конечном счете приводит их на порог сельской таверны, несмотря на ее неудовольствие.
Найтхаул не лучше и не хуже любой замызганной таверны в трущобах большого города, он до неприличия незамысловат и открыт любому путнику, были бы гроши. Арктус уверяет ее, что уже бывал тут много раз и не собирается ехать дальше, даже если она по-варварски завалит его к себе на плечо, обвязав цепью. Крыса уговаривает раз: спокойно, объясняет, что подобное место слишком легкая мишень для любого недоброжелателя, от которого ее и наняли охранить старого мага. Крыса уговаривает два, в чужую спину: с переговорами у нее всегда немного туго. Внутри тепло, сухо и людно: что еще нужно пожилому маразматику для счастья? Молчи и делай то, для чего тебе платят деньги, наемница.
Как же ей все это осточертело.
Маг, раздобренный элем, который (ей глубоко насрать, но приходится слушать) как-то по особому готовят местные, пытается втолковать «неразумной деревенщине» о пользе сна и приема пищи; Крыса сидит неподвижно, рассеивая внимание на происходящее вокруг, скрещивает руки на груди. Алкоголь и еда делают тебя сытым и глупым. Глупость — первая в ее личной статистике причина скоропостижной кончины. Ей нет дела ни до того, как растили и готовили картошку, как мычали или блеяли горячие колбаски на маговой тарелке — куда важнее то, что и кто шныряет между столов, будь то местный землепашец-пьяница или румяная грудастая девка с подносами.
— Жри живее, — Крысе не нравится слушать чужое чавканье.
Крысе не нравится это место.
Она прикидывает, сколько этому идиоту, насосавшемуся местного пойла, хватит сна, чтобы снова отправится в путь; неиронично раздумывает, не закатать ли его в ковер, как когда-то в Виле, да закинуть коню на круп — сподручнее будет. Девчонке она дает немного денег: пусть скажет конюху позаботиться о лошадях да покормить их как следует, да вытаскивает подобревшего с еды деда из-за стола — с годами прыткости в нем не прибавилось. Внутри неприятно звонит колокольчик тревожности: почти печет затылок и вряд ли это шулеры или забредшие в дождь горняки женской ласки захотели.
Комната на втором этаже, куда мага приходится волоком тащить, маленькая и неказистая: ни приличного окна, чтобы выбить, ни тяжелой мебели, чтобы чем-то укрепить хлипкую щеколду. Для одного из ее мечей тут слишком мало размаха, второй с горем пополам свою работу сделает. Великий целитель в таком-то колене что-то вяло блеет ей под руку, так что приходится схватить его за грудки, даром что легкий, да бросить на кровать, чтобы не верещал, как мешок с костями. Крыса открывает рот, чтобы изрыгнуть из себя давно назревшую колкость в доступной любому имбецилу форме, но сказать не успевает.
Дверь вылетает с силой, одаривая пылью и щепками по и без того изуродованному лицу, какой-то вонючий шар взрывается, блокируя обзор, но не настолько, чтобы высокая фигура вошедшего перестала быть видна. Высокий, крепкий, при оружии. У Крысы дергается здоровый глаз, а раздражение от чужой речи подскакивает так, что она на мгновение не знает, чего хочет больше: вырвать вошедшему одним точным движением кадык и смотреть как тот за горло хватается, пачкая домотканный ковер, или булькающего от страха старого козла прирезать, пока не обделался на кровати, толку и молока с него — шиш да и только.
Нашлись, блядь, два петуха.
Времени у нее на подумать не то, чтобы много: пришло время делать свою работу, худо, бедно, но уж как Цейн послал. Языком молоть Крыса не приучена (хотя сказала бы пару ласковых), поэтому делает шаг, вставая между пришедшим и стариком, подцепляя носком наверх отлетевший острый кусок деревянной балки, чтобы тут же с силой кинуть его пришедшему парнишке в лицо. Тот щерится, как шкодливый щенок, но Крысе достаточно немного отвлечь, чтобы успеть вытащить короткий меч и, пригнувшись, спружинить в сторону незваного гостя с явным желанием насадить его на ближайшую стенку.
Поделиться42021-06-05 15:38:46
Сэт не торопится — лениво расправляя плечи, вальяжно и неторопливо пересекает дверной проем, будто имея в своем распоряжении все время мира. Он не спешит — отдает вообще-то драгоценные в его работе секунды, чтобы едва в штаны не наложивший старец встрепенулся на кровати и хотя бы попытался проглотить застрявший в горле ком из недоумения, страха и недавнего ужина. Его лицо расплывается в широкой улыбке — так, будто он к радушным хозяевам в гости на чай зашел. На третьего участника их маленького междусобойчика даже не смотрит до того момента, когда она решилась встать между ним и его целью, а когда девке все-таки удается обратить на себя его внимание самым простым и прямолинейным способом склоняет голову набок и ухмыляется похабно, словно прикидывая не возможные проблемы, которые она может доставить ему в драке, а то, на что она способна в постели. Хорошая ведь баба, добротная — даже несмотря на испещренное безобразными шрамами да ожогами лицо. Высокий рост, крепкие плечи, скрытые потемневшими металлическими пластинами, да и задница вроде ничего, судя по тому, что Сэт успел увидеть, когда смотрел на нее со спины. Жаль, грудь храмовничьим доспехом закрыта (храмовник, сопровождающий мага? надо же), но он это принимает — в конце концов, должна ведь в женщине оставаться какая-то загадка.
На мгновение может показаться, что Сэт забыл кое-что важное. Но нет, он знает и помнит очень хорошо — времени не так много, как хотелось бы, он пришел не на чаепитие, да и перепихон с этой монашкой ему сегодня не светит. Он не настаивает, потому что когда флер заинтересованности, наконец, падает к ногам, Сэт понимает — пожалуй, она совсем не в его вкусе.
Она так серьезна и сосредоточена, что без слез не взглянешь, но если присмотрится, то в хитром прищуре Сэта обнаружит вполне конкретный вызов и терпеливое ожидание — ему и правда интересно, что она может предложить. Возможно, у нее получится лучше, чем у тех несчастных свидетелей Цейна до нее — интересно, знает ли она, с какими широкими улыбками от уха до уха они остались, когда вознамерились помешать ему сделать его работу? Интересно, осознает ли, что никто, н и к т о не имеет права вставать между ним и его целью?
«Можешь рискнуть, подруга. Только ничем хорошим это для тебя не закончится».
Ему хватает короткого движения головой в сторону, чтобы острая деревянная щепа просвистела в сантиметрах от его уха вместо того, чтобы врезаться в лоб и завершить эту драку до ее начала. Следующая за отвлекающим броском, на который он не ведется, атака приятно удивляет своей стремительностью и скоростью (он ведь не дурак, и хорошо понимает, что быстро двигаться даже в легком доспехе — задачка не из простых, не говоря уже о тяжелых латах, которыми Орден Цепи в большинстве случаев экипирует своих бойцов), но, будучи до омерзения простой, бесхитростной и наивной, спешит его разочаровать. Ах, если бы он позволял каждому отбросу так кидаться на него в желании всадить под ребра меч\кинжал\столовый нож\вилку, то, возможно, не прожил бы так долго, и уж тем более не сколотил бы себе репутацию. Сэт не позволяет, и храмовница эта исключением не будет, потому что стоит немного качнуть корпусом и поймать сжимающую меч руку, чтобы весь ее план на атаку посыпался подобно карточному домику.
Она к нему почти вплотную, и Сэт успевает поймать этот взгляд — тот самый, в котором холодным огнем горят присущие любому опытному воину стальные выдержка и решимость без какого бы то ни было намека на ненависть (это ведь ни разу не личное, верно?); тот самый, в котором хладнокровие и профессионализм сливаются со слепым раздражением, способным толкать на необдуманные и слишком резкие действия, рискующие обернуться фатальной ошибкой — запоминает его хорошо, отпечатывает в памяти, но появляющимся на изуродованном лице недоумением насладиться, увы, не успевает. Слишком уж чертовка быстра, слишком уж остр и стремителен момент.
Короткий шаг — он пропускает ее, но, сжимая, мертвой хваткой запястье, не позволяет уйти слишком далеко. Она так опрометчиво открывается ему, и этим грех не воспользоваться, но для контратаки мечом ему здесь не хватит места, поэтому решение он выбирает не самое эффективное, но единственное верное в данной ситуации и в текущем положении — развернуть к себе, чтобы прямым ударом ногой в живот отправить ее таранить спиной дверь напротив, где вовсю облизывала друг друга парочка остроухих, которым до определенного момента вообще до одного места были и грохот за дверью, и сама по себе драка — во всяком случае, до тех пор, пока драка не пришла в их комнату. Сэта бабища, впрочем, не интересует, даже несмотря на то, что она единственная, кто может сделать хоть что-то, чтобы его задержать — куда больший интерес для него представляет червь, что едва не на потолок лезет в своих тщетных попытках слиться со стеной. Подобное малодушие забавляет, и одновременно с этим от подобного малодушия тянет блевать — дряхлый и немощный, больше не способный ни на какое колдовство, старик со слезами на глазах хрипит и забивается в угол, а Сэт, сполна упиваясь чужим страхом, хватает его за шкирку и бросает на колени перед собой. В воздухе застаивается запах говна и ссанины; он не скрывает, что ему противно, но что поделать — издержки профессии.
Поэтому меч над лысеющей головой заносится без промедления, и его нисколько не смущают ни крики, ни раздающийся в коридоре топот чьих-то ног, говорящий о том, что через несколько секунд здесь будет целая толпа зевак. Он ведь не зря присматривался без преувеличения к каждому, и в особенности к тем, кто носит оружие на поясе — Сэту нравится наблюдать за людьми, жизнь научила разбираться в том, кто представляет опасность, а кто так, погулять вышел. Так вот в таверне Найтхаул нет никого, кто таскался бы с мечом, зная при этом, как им пользоваться. Кроме, разве что, девки из Ордена Цепи, с которой он разберется сразу после того, как закончит с Арктурусом Обосравшимся. Времени на это, правда, не хватает, потому что клинок не успевает перерубить дряхлую шею — с громким звоном его обвивает металлическая змея, и в глазах Сэта проскальзывает легкая досада.
Ах да, та самая храмовничья цепь. Кажется, вечер перестает быть томным.
Поделиться52021-06-05 18:50:27
Если бы она превратила парня в шашлык одним ударом, стало бы совсем досадно.
Столько напускной свинской вальяжности чтобы валяться с пробитой грудиной, все равно что лай беззубой собаки: страшно только тем, кого никогда не рвали на кусочки. Крысу рвали, и ее цель вполне конкретная, даже если атака не приходится туда, куда хотелось бы. Если бы да кабы остались там, лет двести назад, оставив Крысе лишь усталую, холодную ярость и меркантильный расчет. Ей нет дела до возложенных на нее ожиданий, или что там отражается на чужом лице за те мгновения, пока не происходит контакт; она не мастер психологических манипуляций и гадания на кофейной гуще. До чужой комплекции — да, до чужой скорости — да, до чужой реакции — да, до того, что этот малой сейчас выберет, ведь вполне может сработать эфесом меча по ребру, пробив легкое — да. (Ведь она бы именно так и поступила) Крыса удивлена на долю секунды, когда он на кой-то черт решает, что просто бросить ее как кутенка, тратя свои силы, это самый разумный вариант. Крыса успевает напрячь мышцы прежде, чем ей в живот прилетает тяжелый сапог, и вместо острой боли чувствует лишь тупое ноющее раздражение.
Легкое чувство невесомости и неприятно скручивающий спину удар: хорошо, что она ничего не ела и успела закрыть голову руками. Не хватало собирать остатки ужина латными перчатками или считать пляшущие в глазу кровавые точки. Доспехи и голова неприятно гудят, затирая в смазанную кашу все остальные звуки: чьи-то крики, топот, лязг, непонятное месиво из языков и конечностей. Из рассечённой брови кровь неприятно закрывает часть обзора и Крыса размазывает ее от лица, задевает застрявшие в щеке щепки, уверенная, что юнец догадается закончить начатое сразу. Мог бы с его силищей кинуть ей что-то вдогонку, но, видимо, решил, что раз баба доспех храмовничий надела, то это и не значит ничего. Крысу это даже немного раздражает, хоть до того безумного, необузданного бешенства на горной реке этому ощущению далеко, оно недостаточно сильно, чтобы лишить ее ориентации, заставив изувечить себя до состояния мяса.
У нее точно нет преимущества местности: узкие переходы жилой части таверны хлипкие и низкие, так, что мечу негде развернуться без возможности застрять в предмете мебели или полу, а биться в латах дело непростое, но для нее вполне обыденное — хоть и носит амуницию, не ей бояться увечий. Нет преимущества неожиданности, да и бес с ним. Два резких выдоха и один вдох, заставляющий голову на секунду закружиться.
Снова на ногах.
Для кого-то вроде ассассина, который убивает за деньги и (желательно) скрытно, этот парнишка слишком медлителен и опрометчив: мама разве не учила, что сначала нужно устранять охрану? Тихо сворачивать им головы, резать лошадей, а потом, когда жирный старый ублюдок спит, вгонять ему что-нибудь железное в глаз или под ребро. Травить еду. Не оставлять следов. По всем пунктам, даже если сейчас голова у мага полетит с плеч, у парнишки туго, хоть он и знает, как правильно разделывать куриную тушу, тут она отдаст ему должное.
Крыса мотает головой, даром, что на ней нет очков: взгляд фокусируется на широкой спине — ну кто же так открывается-то? Самоуверенности неизвестного убийцы хватит, чтобы топить в средней деревне пару зим: Крыса морщится, отмахиваясь от своего раздражения, как от мухи.
Пока он там в царя и бога играется, можно было бы снова что-то кинуть, например, всадить в шею кортик или достать из сапога заготовленный стилет, да мешаются снующие туда-сюда люди, которых ей приходится распихивать под громкие визги.
Импровизировать приходится на ходу. Когда бы это случалось с ней по-другому?
В голове звенит, когда Крыса снимает с пояса цепь: доволен? Довел. Как бы она не пыталась выкинуть храмовничье прошлое из головы, старые привычки умирают еще хуже, чем сама Юра — это у них общее. Из-за того, что парнишка красуется, она выбрасывает металлическую змею прежде, чем клинок опускается на сизую старческую шею: ей богу магу ползти бы к чертовой матери, прямо так, в говне и на пузе — люди, которые смертны, должны за жизнь цепляться. Должны же?
На самом деле ей напревать, что там сталось со старым дрожащим козлом.
Звенья неприятно натягиваются, тормозя чужую силу — они с парнишкой меряются, в ком ее больше, но она не зря с горнилом работала да тяжести тягала. Глядишь и пригодилось. Ей нельзя мешкать как в прошлый раз и нужно приготовиться к увечьям: близкая дистанция с таким противником не сулит ничего хорошего. Внутри колет знакомое неприятное чувство азарта, назойливое, отвратительно непрофессиональное, но толкающее делать, действовать, превращать деструктивную мысль в реальность. Сама себе соврет, что вот сию секунду только ради денег почесалась.
Меч чужой она дергает на себя: ровно настолько, чтобы заставить за него крепче ухватиться. Они слишком близко для обманных маневров или разгона — Крыса не собирается каждую дверь пробивать спиной — но удобно сбоку, чтобы замахнуться латной перчаткой в чужой кадык. Не по лицу, пока что, приятное надо оставлять напоследок. Избыточность в делах своих — грех, конечно, но ведь и Крыса не святоша. Рука, конечно, своей цели не достигает: парень-то когда не сослепу, не круглый идиот — цепляет за запястье мертвой хваткой, того гляди сломает или вывернет вместе с локтем. Крысе неприятно, но не жалко. Цель оправдывает средства. Раны для нее все равно ничего не значат до первого мясного привала. Недовольные взгляды из досады и раздражения — какого хуя живой еще — сталкиваются; Крыса щерится в ответ, обнажая зубы.
Сколько ему лет вообще? Какая разница.
Переглядки заканчиваются молниеносно: Крыса бьет ногой по колену раз, пока стоит на своих двоих, без зазрения совести и обыкновенной размеренности; пока руки в сцепке (она не собирается его отпускать, пускай выкручивает), у нее есть преимущество. Второй удар, сильнее, приходится на чужое запястье, чтобы выпустил меч, так удачно ненадолго перехваченный цепью. Это только бабы в деревнях рассказывают, что маги исключительно посохами пользуются, а храмовники цепь для показухи держат. Парнишка не маг, но даже так получить железкой по лицу или животу — мало радости.
Третий удар приходится старику по лицу, чтобы с влажным звуком и воем пнуть его от себя, чтобы не мешался. Может, даже слишком сильно, да Крыса уже и не разбирается.
Теперь можно сосредоточиться.
Поделиться62021-06-05 22:52:43
Иногда ему кажется, что он постепенно начинает стареть — притупляется внимание, теряется хватка, а движения прибавляют в ленивости и нерасторопности. Сэт старость терпеть не может, и стариков на дух не переносит — ему претит сама мысль об их беспомощности, и одного взгляда на Арктуруса хватает, чтобы еще сильнее увериться в одном — если впереди маячит перспектива стать таким же, как этот плешивый, гадящий под себя старпер с дряблой кожей и хрупкими как тростинка костями, то он скорее выберет сдохнуть на полпути.
Другое дело, что здесь и сейчас он помирать не собирается, но по причине собственной неосторожности упускает момент, и вместо того, чтобы от одной из своих забот избавиться вынужден до сих пор держать в голове обе. Ему нужно было действовать быстрее.
Меч в руке держит слишком крепко — попробуй, заставь бросить — но со стремительно выброшенной вперед латной перчаткой приходится считаться, потому что если закованный в металл кулак таки достигнет лица, то это будет как минимум больно, как максимум — выключит его. Поэтому снова ловит запястье, поэтому выкручивает резко, и наверняка болезненно — будь она чуть менее крепкой, они оба скорее всего услышали бы, как хрустит ее предплечье, но девка-то понятно, что не лыком шита, поэтому когда взгляды снова встречаются, и за раздражением и злобой Сэт видит самое что ни на есть настоящее наслаждение битвой, он, не оставляя это без внимания, отвечает ей хищным оскалом. Вот же черт бы ее побрал — она, возможно, даже начинает ему нравиться.
В рукопашном бою с врагами Сэт за годы жизни сходился куда реже, чем в схватке на мечах/ножах/топорах/любом другом оружии, но наверняка давно уже был бы мертв, не будь компетентен и в этом вопросе тоже, поэтому негласное предложение храмовницы свести все к драке на кулаках охотно принимает — как и удар в колено, который выдерживает стоически, даже несмотря на подогнувшуюся ногу, как и тычок в запястье, заставивший разжать пальцы и выпустить меч, который, уже не обмотанный цепью, со звоном падает на пол. Червь извивается, требуя свободы, но Сэт от него благоразумно отмахивается, потому что она совершает ошибку, которую ей, возможно, простил бы кто угодно, но только не он — в бою с ним отвлекаться нельзя, и если когда все закончится она хочет остаться на ногах, то и третий удар ей следовало бы всаживать именно в него. Но она выбирает старика, и Сэт принимает это за личное оскорбление — в условиях тесноты удар в челюсть получается немного смазанным, но даже так — когда кулак проезжается по скуле — все еще эффективным, заставляющим отшатнуться и тратить драгоценные секунды на ориентацию в пространстве. Ее сколь угодно легкого замешательства хватает сполна, и он стремительно перемещается за спину, чтобы, обхватив ее руками, с вырывающимся из собственной груди рычанием оторвать от пола и через себя швырнуть головой в стену. Тяжело и тесно, поэтому на полноценный бросок прогибом это ни под каким углом не тянет, но должно ли его волновать что-то, кроме результата? Цель оправдывает средства — не забывает повторять себе Сэт. Вспоминает об этом и сейчас, когда, подобрав меч, бросает взгляд на валяющуюся с разбитым затылком храмовницу — зрелище, конечно, жалкое.
Арктурус на поверку оказывается шустрее, чем выглядит, потому что уже успел уползти в коридор, и теперь, расталкивая собравшихся гостей, пытается сбежать подальше. Сэта подобная прыть всеми своими мощами цепляющего за жизнь старика, который не сегодня, так завтра откинет копыта забавляет, но за два с лишним десятка лет живым от него еще не ушел никто, и он вылетает из комнаты следом, чтобы буквально в пару длинных прыжков нагнать цель и с упоением пробить хрупкую грудину насквозь. Просвещенный хрипит, захлебываясь собственной кровью, и падает сначала на колени, а потом и вовсе ничком валится. У Сэта, довольно выдыхающего с чувством выполненной работы, уши закладывает от женских воплей, и он, оборачиваясь, недовольно морщится — впрочем, недолго, потому что ему все еще интересна показавшаяся в коридоре девка в латном панцире. Крепко сколоченная, умелая, и злая как тысяча чертей — ей, кажется, уже все равно, что случилось с приплатившим ей за сопровождение бедолагой, и он, будучи в приподнятом расположении духа, даже готов порезвиться с ней еще немного, поэтому терпеливо ждет, когда она, разогнавшись, снова кинется на него с выброшенным перед собой мечом. К ее чести, она придумывает кое-что получше, и вместо того, чтобы отражать лобовую атаку сбитый с ног Сэт вместе с ней вылетает через окно второго этажа на улицу. Лететь всего ничего, но в полной экипировке приятного в этом приземлении было мало. В латном доспехе в принципе приятного не то чтобы много, и плюсы уже на защите заканчиваются — куда больше Сэту нравится, когда его движения ничто не стесняет. Да и не только ему — червь в магические печати снова и снова мордой тычется, с нетерпением ожидая момента, когда защита ослабнет, и их симбиоз вновь станет полноценным. Эта несдержанность и ему тоже передается — звенит в голове, бьет электричеством по нервным окончаниям, разливается теплом по всему телу — Сэт и сам изнывает от нетерпения, поэтому, поднявшись, тянется к ремешкам.
С металлическим грохотом на грязную землю падают и нагрудник с поножами, и наплечники с перчатками, и поддоспешник — все разлетается в разные стороны за ненадобностью, и он с довольным видом потягивается, разминая спину и плечи. Храмовница этого не увидит, но обвивший его тело паразит наливается кровью и размеренно вздымается, разгоняя адреналин по жилам своего носителя, а Сэт наслаждается свободой движений, но еще сильнее наслаждается предвкушением скорой битвы. Они ведь и не дрались толком — так, погладили друг друга без намеков на что-то большее. Там, в таверне, они были робкими и сдержанными, но теперь знакомы достаточно, и он надеется — правда надеется — что сейчас она покажет все, что у нее есть. И упаси ее тот, кому она каждый день молится его разочаровать.
Ноги пружинят от мокрого асфальта — короткую передышку и стремительный рывок вперед разделяет всего секунда, и он на полной скорости сокращает дистанцию, чтобы обрушить на храмовницу град ударов, кружа ее в танце, живой из которого она уже точно не выйдет.
Отредактировано Сэт (2021-06-05 23:05:10)
Поделиться72021-06-07 16:00:42
Как же все происходящее сидит у нее в печенках. Запоздалая мысль взрывается тупой горячей болью там, где чужой кулак вскользь касается скулы: если б не был выбит глаз, собирать бы ей его на полу; Крыса ощущает вибрацию и всполохи отмерших нервных окончаний, покрытых коркой шрамов и тканью пропитанных кровью бинтов. Силы рослому парню, который вряд ли что-то умеет по жизни кроме пролома черепа, не занимать, часть Крысы принимает это как должное. Нутро протестующе гудит, когда голова дергается по инерции от силы удара, нежели от боли. Она видела хуже. Она чувствовала вещи намного больнее, чем непрямой удар по довольно крепкой черепушке. Она знает, что это лишь уловка: пока что все это похоже на плохую молчаливую прелюдию к чему-то большему, поэтому стоит руке почувствовать, слабо, но доступно, что цепь свободна, Крыса ее к себе подтягивает, заставляя больно обвиться вокруг руки — что бы не случилось, ее нельзя выпускать. Она прошла через огонь, воду, отбитые к чертовой матери почки, но урок усвоила на отлично.
Она дергается ему навстречу, но даже с подбитым коленом парнишка быстро оказывается за спиной, решая использовать местность себе на благо. Ошибается, опять, когда не следит за тем, как в последний момент она успевает прикрыть голову, чтобы смягчить удар: места в комнатушке, где они меряются силой слишком мало, чтобы она вписалась в хлипкое дерево настолько, чтобы вырубиться к чертям. Затылок все равно горит: лопнула кожа, ударившись о цепь, и Крыса прикрывает глаз, считая до трех.
Если он не закончит с ней за эти три секунды — он идиот.
Раз.
Три секунды, это непозволительная роскошь. За три секунды можно откинуть копыта, если он догадается пробить ей грудину кулаком или мечом. Так бы сделала она, без зазрения превратив искаженное смесью раздражения и снисходительности лицо в кровавое месиво: сломала бы нос, выдавила глаза, содрала кожу зубами, если потребуется, выгрызая язык, как животное, мажась в теплой вязкой крови, пока она пачкает лицо и пол. Смотрела бы, как засранец угасает, чтобы отрезать себе кусочек на память — компенсация за моральные страдания.
Два.
Их учили бороться с демонами: твари явно пострашнее и повертлявее человека. Храмовничьи тренировки, те, двухсотлетней давности, укрепляли тело и дух, учили из любого дерьма извлекать выгоду. Как и сейчас. Вдох-выдох. Где ее преимущество? Что она уже попробовала? Что ей мешает? В голове события последних нескольких минут играют нестройной фальшивой шарманкой, заставляя мотать головой, пачкая все вокруг кровавыми брызгами. Прилипшие к лицу волосы она убирает назад, жалея, что старый козел уже успел уползти, а то откусить от него кусочек сейчас было бы совсем кстати. Разбитая на затылке кожа и царапины стягиваются медленно, припекая, но Крыса отмахивается от благостей, доставая свой кортик. Сначала нужно облегчить балласт.
Три.
Кожаные ремни поддаются с натугой, но Крыса срезает с себя тяжелые набедренники, наколенники и наголенники двумя точными движениями, слыша протестующий хруст. Как луковицу чистит. Наплечники с налокотниками туда же, оставив лишь темный поддоспешник. Снаружи слышны крики, долетающие как через вату, и, сделав над собой усилие, Крыса возвращает миру привычную шумную резкость, а себе — трезвость мысли.
Делает шаг наружу. Картина, конечно, плачевная, для ее нанимателя, конечно: лежать с мокрым платьем и пробитой грудью, будучи как будто бы гениальным целителем — куда уж ироничнее. Крыса на него не злится, о мертвых так не принято, тем более, что она взяла платеж авансом. Другое дело что платеж собственной злобы она еще не получила, но намеревалась если взять не сполна, то хотя бы частично. Остальное за нее обычно делало время.
У парнишки взгляд и выражение лица до того ублюдочные, что у нее сводит челюсть: Крыса злится, Крыса щерится, Крыса, едва заметив небольшое окно в конце коридора, с мечом наголо бросается, но в этот раз совсем с другой целью. Похудевши на парочку килограмм, она берет скоростью, в последний момент подпрыгивая, выбрасывая тело вперед — там, где этот недоубивец ждет укола в плечо и слепого яростного тычка как пять минут назад, Крыса берет его скоростью и собственным весом. Обнимает ногами, заставляя спиной пробить последнюю преграду к свежему воздуху. Око за око, зуб за зуб?
Падать неприятно, если ты не тормозишь в кого-то; Крысе все равно приходится побыстрее откатиться от щерящегося мальчишки, потому что интуиция, единственная штука, которой она верила все эти годы, угрожающе шипит, заставляя напрячься и пригнуться. Двигаться ей теперь легче, но надолго ли? Что-то меняется: дело совсем не в том, что паренек зачем-то раздеться удумал, а то, что это не сулит ей ничего хорошего. Все тело напрягается, ощущая опасность, вытягиваются до предела нервы, подогнанные нездоровым азартом, адреналином и злостью. Ее ошибка заключается в том, что она не успела пробить ему глаз точным ударом кортика.
Меняется скорость — теперь у него есть преимущество отсутствия брони, которая гудит от тяжелых ударов. Меняется сила — вот теперь это не похоже на семейный ужин с родственными оплеухами. Меняется намерение — больше нет опрометчивой торопливости, только неестественное желание порезвиться, покрасоваться, затянуть этот и без того затянутый бой, чтобы вымотать ее прежде, чем она всадит ему стилет под ребро.
Парнишка быстр, заставляя ее уйти в оборону, вынуждая решать, чем можно пожертвовать: плечом? Лицом? Ребром? Ногой? Вытащить меч ей точно некогда, да это и не нужно — сейчас, на близкой дистанции, ей достаточно суметь воспользоваться тем, что короче и быстрее. Резкая боль вспышками адреналина закипает в крови, расталкивает что-то спящее глубоко внутри, заставляя низко, раздраженно зарычать. В этой битве все равно не будет проигравших, но этого она мальцу не скажет. Тусклый свет уличных фонарей выхватывает чужое лицо (драться впотьмах отвратительно), а далекая вспышка молнии, освещая на мгновение их звериную возню, позволяет ей разглядеть нечто, на что усиленно барабанит дождь. Времени размышлять что это нет, как и выискивать по закоулкам памяти слышала ли она о чем-то таком. В голове лишь щелкает мысль, что все это наверняка связано, и этого достаточно, чтобы перейти из защиты в нападение. Она принимает удар плечом до кровавого хруста, чтобы успеть свободной рукой потянуться за пазуху.
Но никто из них честно играть не собирается.
Во рту уже давно набралось крови, горчащей на корне языка, которую она, пользуясь сцеплением, выплевывает противнику в лицо, вынудив на секунду зажмуриться. Скорости у него хватает, но она готова рискнуть: вместо подреберья кортик мажет по груди, чтобы с хрустом провернуться и войти куда-то в невидимое ей существо.
Невидимое. Но все еще осязаемое.
[icon]https://i.ibb.co/R7fDMrx/30.png[/icon][status]heck.[/status]
Отредактировано Крыса (2021-06-09 20:22:28)
Поделиться82021-06-11 22:09:06
[icon]https://images2.imgbox.com/ec/b8/ArbRsMBL_o.png[/icon][status]vice[/status]
С одной стороны, Сэту, конечно, весело, потому что такого азарта он не испытывал уже давно — когда в висках стучит громче, чем сотрясаются небеса и барабанит непрекращающийся ливень; когда кровь буквально кипит, а сосуды готовы лопнуть от переполняющего их адреналина, который высвобождается с каждым рывком вперед, с каждым кульбитом, когда он взмывает в воздух и приземляется за спиной, дезориентируя врага, когда снова и снова обрушивает мощные, но быстрые удары, метя туда, куда храмовница атаки ждет меньше всего.
Сэту весело — скольких недоносков из Ордена он перерезал, скольких искалечил, втоптав в грязь, скольких без преувеличения сломал надвое, научив одних бояться, других — ненавидеть, сломив их веру и в братьев, и в учителей, и в Цейна. И ни в ком, ни в ком из них Сэт не был так заинтересован, как в этой женщине.
С другой стороны, эта заинтересованность у него в голове не укладывается — она ведь такая обычная, до омерзения заурядная и неотесанная, но каким-то образом все еще держится, хотя должна была откинуть копыта еще несколько секунд назад. Ему удается ранить ее — здесь и там на уже давно незащищенном теле остаются мелкие, но неприятные царапины — но этого недостаточно, потому что она каким-то чудом блокирует атаки, которые он планирует как фатальные. Снова и снова он метит то в сердце, то в голову, то в живот, и снова и снова сталь встречает только сталь, а длинные тонкие пальцы смыкаются на его массивном запястье, и уводят сжимающую меч руку в сторону. Сэт не знает, как она до сих пор стоит на ногах, как она, блядь, до сих пор жива — ни дать ни взять с божьей помощью! — у Сэта в груди эмоции скачут от нетерпения и веселья до ярко выраженных раздражения и досады, которые то и дело на какие-то доли секунды выхватывает на его лице разрезающая черное небо яркая вспышка молнии. В ней он может увидеть глаза врага, в тот же момент подметить, что ее каменная физиономия подернута гримасой злобы — ах, детка, неужели удалось выбить из тебя хоть что-то? Отвращение? Ненависть? Сэт, признаться, согласен на все — готов быть ублюдком и сволочью, в которого она бросит все, что у нее есть, готов оценить самые нечестные приемы, к которым она способна прибегнуть в критической ситуации, будет чертовски польщен, если для него у нее припасены какие-то козыри в рукаве. Раскрывшись перед ней, он сам всего этого алчет, потому что — вот уж внезапно — хочет запомнить эту встречу надолго.
Он и впрям в этой драке теряется — в ее отточенных, аккуратных движениях, хранящих тайну о том, как она вела бы себя в нападении, а не в защите; в легких и быстрых своих, когда он играючи делает несколько выпадов, постепенно прощупывая ее, чтобы нанести удар, который она, к ее чести, блокирует — если у него и был какой-то план, то теперь он его отметает за ненадобностью, решив действовать по наитию, отдаваясь воле случая, и проверяя себя на прочность. Сэт понимает, что слишком привык к собственному превосходству — убивая магов с отрочества, знает цену физической силе и самоконтролю, выжимая из себя необходимый максимум. Этот бой — совсем другое. В этом бою ему не помогут ни магические ловушки, ни бомбы, ни храмовничьи цепи, способные сдерживать чужую магию — о, нет, здесь физика встречает физику, меч встречает меч, и Сэт, по большей части привыкший убивать магов, видит в этом необходимый способ поддерживать себя в тонусе. Другое дело, что эта нездоровая увлеченность не то битвой, не то своим противником делает его беспечным и не в меру невнимательным, и он дорого платит за это, когда чужой кинжал входит в мягкую плоть — свернувшийся на шее червь истошно вопит, а ненадолго опешивший Сэт не придумывает ничего лучше, кроме как ударом ногой в бочину оттолкнуть ее от себя.
— Чш-ш-ш, все нормально. — шипит он, заглядывая куда-то через плечо, а после снова переводит взгляд на храмовницу. Он не знает, каким образом она смогла увидеть то, что могли разглядеть только опытные маги, с которыми ему доводилось сталкиваться раньше, как не знает и того, почему не воспользовалась его замешательством, и не нанесла один-единственный удар, способный закончить эту драку в ту же секунду. Знает только, что она совершила большую ошибку, когда проявила несвойственное их ремеслу малодушие. Даже больше — она совершила ошибку, когда перешла ему дорогу. И за это Сэт спросит сполна. Она и впрямь ему нравится, даже очень, и он чувствует легкую досаду, понимая, что эту ночь она не переживет.
Ноги пружинят от тех немногих камней, которыми вымощен двор местного мясника — тело к броску готово в считанные секунды, и вот Сэт уже сокращает дистанцию до абсолютного минимума и вгрызается в чужую оборону несколькими мощными ударами, один из которых высекает искры, когда их клинки соприкасаются, и его меч скользит по мизерной длине кинжала, чтобы Сэт оказался вплотную — еще раз посмотрел в эти глаза, снова ощутил этот запах крови и сырости, в очередной раз удивился сноровке, и, наконец, согрелся о чужую ненависть, потому что никогда еще этот жар не казался настолько приятным.
Поделиться92021-06-13 14:00:15
Бить нужно точнее.
Ошибка, для любого человека ставшая бы фатальной, ведь на секунду рациональной мысли она бьется с обученным убийцей, но Крысе лишь досадливо горчит где-то под языком. Мальчишка, еще пару минут заискивающе вилявший перед ней хвостом как необласканный матерью-сукой щенок, стоит ей попасть куда-то ощутимо, тут же меняется в лице: смесь агонии, злобы и удивления, выхватываемая вспышками небесного электричества. Из уверенного ублюдка на секунду проступает совсем другое, оплывшее человеческим страхом смерти лицо, отчего внутри Крысы что-то рокочуще отзывается, клокочет радостно и злорадно, протягивая худые белые руки наружу, заставляя гореть разбитые чужими кулаками щеки.
Здорово будет сожрать это лицо, верно?
Удар в бок возвращает им дистанцию, Крыса тяжело но перекатывается по скользкой траве, фырча и отплевывая кровавые сгустки, прежде чем понимает, как перекосило рот, обнажив окровавленные зубы в оскале, а хриплый булькающий смех — ее смех, не чудится. У нее половина тела уже отбита, синяками и переломами перекошено, болью восстановления раздирает ей голову, но Крыса смеется, потому что это все настолько бессмысленно, насколько действительно умереть от пары сильных ударов сегодня. Что, ему уже не хочется продолжения в том же темпе? Очень жаль. Сознание услужливо напоминает, что стоит оторвать от него кусочек, чтобы восстановить почки, раздробленные кости, порванные связки. Ей стоило выйти баш на баш во всеоружии, раз уж игра у них совсем нечестная.
Часть ее все еще помнит про невидимое нечто, анализирует, считает в уме эти чертовы шахматы. Стоило ли ей бить в голову. Потеряет ли парнишка часть своей сноровки, если она отточенным мясницким движением снимет с него этот странный нарост? Есть ли у нее время этим заниматься?
Часть ее чертовски устала. Нужно встать на ноги, нужно снова закрыться. Игры на выносливость хороши с низшими демонами и с мясной прикормкой, а не в темноте и сырости какого-то постоялого двора. Проще дать выход злобе, а потом отлежаться в говне и грязи, подняться и идти дальше. Так она всегда делала, так почему сейчас все должно быть по-другому? Почему ей хочется еще немного порезвиться?
Часть хочет размозжить эту смазливую не по годам головушку об местный неровный камень, с силой, слыша хруст виска. Освободить розово-серую кашицу, которая сейчас толкает его навстречу, руководит руками, ногами, всем остальным что к этому телу прилагается, руководствуется какими-то неведомыми ей мыслями.
Свободу, свободу, свободу.
Парнишка тяжелый, когда бросается на нее озверевши, конечно, ведь пора заканчивать эти пляски вокруг друг дружки, так правильно, так верно. Нужно отбросить все, очистить как разваренную луковицу, как нечистую руду, дойдя до абсолютного дна и минимума, до одного единственного живого и искреннего желания изничтожить другую жизнь, растоптать, смять, разорвать. Остаться единственным победителем и выжить. Ничего другого не надо. Ничего другого она не примет.
Искры освещает чужое лицо, которое Крыса видит слишком четко, до боли резко, невольно пряча в собственной памяти. Четкий удар приходится на разбитое ребро: Крыса чувствует острый болевой укол — легкое. Боль, острая и неожиданная мешает ей сохранить дистанцию, оставляя возможность только парировать, да и то недолго. Меч против кинжала. Чужое перекошенное лицо. Где-то она это уже видела. Что она сделала тогда? Ах да.
От меча так близко ей некуда деться, когда чужой вес и нечеловеческая сила давят и удар можно свести только в себя. Она мальчишке позволяет себя достать и жертвует плечом, шеей, ключицей: сталь вгрызается в нее как молодой любовник, высекая из кинжала искры, а из приоткрытого рта тихий булькающий хрип.
Крыса дает трещину, откуда сочится сукровица и гной.
У нее не так много времени, не так много вдохов и выдохов пока она не провалится в темный болевой шок от потери крови, и Крыса больше не собирается тратить их на глупости. Разрубленное плечо ноет и заливает все теплой кровью, пока рука еще кое как мажет свободным теперь кинжалом по чужому лицу, едва задев губу: у нее нет сил и целых связок всадить кортик в глаз, поэтому она его вонзает, как может в чужое плечо, не давая себя отпустить, отпихнуть; обнимает практически бесчувственной рукой, нет уж, давай ближе, намеренно заваливается назад и утягивает мальчишку по инерции за собой, на землю.
Вдох. Выдох.
Легкие взрываются болью и шипят кровавой пеной, тем больше, чем дольше чужое тело не нее давит: Крыса подтягивает ногу, здоровой рукой выхватывая из сапога стилет. Терпеть не может, когда на ней кто-то возится сверху, но по-другому пока не получается; короткое замешательство и выбитое дыхание это все, что ей нужно; Крысе в человеческом понимании осталось совсем немного.
Чужое дыхание щекочет где-то рядом с шеей, но Крыса не намерена дать ему шанс блокировать свою руку, поэтому хватается и рукой и ногами, не давая приподняться, шипит низко и злобно, прежде чем загнать стилет в такой удобно оголенный бок. Они возятся дождевыми червями; Крыса по наитию колет, пока хватает сил, но голова начинает нездорово кружить, забирая из нее силы, а из пальцев твердость — тело все еще человечье. Тело все еще ноет и теряет кровь, которая из нее в землю и траву вытекает, оставляя лишь размазанное чувство легкости и наступающей темноты.
Гребаная досада, что она не увидит, какое у парнишки будет лицо.
[status]heck.[/status][icon]https://i.ibb.co/R7fDMrx/30.png[/icon]
Отредактировано Крыса (2021-06-13 14:50:16)
Поделиться102021-06-14 18:32:34
Обвитое вокруг тела мясистым удавом нечто сильно сдавливает грудную клетку, ненадолго отвлекая и заставляя отступить на секунду — паразит недоволен, паразиту не нужна эта свистопляска, паразита эти заигрывания Сэта не впечатляют. Когда в разум, за ненадобностью вытесняя всю эту не несущую никакой пользы игривость, насильно пробивается чужое желание, он понимает — пора заканчивать. Чужое желание диктует ему правила, любезно вкладывает в голову идеи и цели, и заставляет Сэта склонить голову во внимательном наблюдении за подобно маятнику покачивающемуся из стороны в сторону врагу. Она истекает кровью — последним ударом ему все-таки удалось достать ее — и он подобно голодному волку скалится, представляя ее на холодной земле, бьющуюся в предсмертной агонии, когда он зубами рвет ее глотку. Обостренные инстинкты вытесняет один единственный — инстинкт убийцы — сопровождающий Сэта с отрочества, и ему он доверяет больше других.
У них нет времени на передышку, нет ни времени, ни желания смотреть друг на друга — у него уж точно, потому что его раздражает, что она до сих пор стоит на ногах, до зубного скрежета бесит, что она все еще может держать оружие, приводит в бешенство, что она жива. Будь проклят блядский Орден, будь проклят ссаный Цейн — в ряд обычно как бумага рвавшихся на куски солдатиков подсунул оловянного, которого и на землю-то так просто не свалишь.
Один холодный росчерк за другим, рассекающий надвое дождевые капли; один за другим мощные и резкие удары, которые высекают обжигающие лицо искры — Сэт мечом машет небрежно, потому что не может собраться. Цель? Есть — вполне понятная. Только вот эмоции из под контроля выходят, и у него не получается вычленить нужное, и избавиться от всего остального, потому что в голове и груди в одну большую кучу смешиваются и раздражение, и ненависть, и радость, и голод, и даже низменное иррациональное желание.
Он хочет убить ее.
Он хочет разорвать ее на части.
Он хочет сломать ее пополам.
Он хочет ее.
Ему крышу рвет, когда меч с сочным звуком входит в мясо, рассекая плечо. Полсекунды позже клинок, оставляя отвратительную рваную рану на теле, заносится над головой, но яркая вспышка молнии сверкает острой болью в губах, а затем и в собственном плече, и из груди вырывается заглушаемое раскатом грома рычание, с которым он пробивает в челюсть.
— Ах ты сука!
Ему не хватает ни точности, ни скорости, и даже с силой в его ситуации не складывается, поэтому дезориентировать ее не получается, и Сэт, сам того не сразу понимая, позволяет ей утянуть его за собой. Сейчас он предпочел бы держаться на расстоянии — что бы эта тварь сделала, когда его меч втрое длиннее? Но теперь, когда они слишком близко друг к другу, он платится за некогда намеренное сокращение дистанции стилетом в бочине — от боли начинает подташнивать, но он слишком хорошо понимает, что если позволит себе отвлечься, то прямо здесь и подохнет с перерезанным горлом, поэтому и вытягивает руку в попытке остановить движение предплечья. Однако когда кинжал входит в бок снова, Сэт меняет тактику, и переключается на разрубленное плечо, буквально вдавливая палец в блестящее красное мясо — вкладывается настолько, насколько хватает постепенно покидающих его сил. По ней видно, что и она тоже слабеет — будучи, видимо, менее выносливой, сильно быстрее чем он, и когда сжимающая клинок рука падает на землю, он заканчивает одним точным ударом.
Если бы она знала, как сильно заебала его.
Он отплачивает сторицей, когда вгоняет меч в ее грудную клетку, и даже не моргает, когда кровавый плевок темными брызгами разлетается по его лицу. Сэт ее провожает — внимательно ловит момент, когда останавливается ее дыхание, следит, как медленно стекленеют ее глаза, как разжимаются пальцы, некогда сомкнутые на его запястье — до сих пор не определился, ненавидит ли ее по-настоящему, потому что не может вспомнить, в какой момент это стало личным, и причин для этого найти не может. И вглядываясь в это безжизненное лицо, на котором застывает подернутая болевым шоком гримаса, Сэт давит болезненный стон и хватается одной рукой за сочащийся алым бок, пока, ведомый омерзительной жаждой и желанием попробовать, какая она на вкус, склоняется и собирает языком струящуюся с уголка губ кровь.
Слишком горькая.
Необъяснимо старая.
Прогнившая.
Червь мерзко пищит, отторгая его дар, а Сэта едва наизнанку не выворачивает, и он, поднявшись, отшатывается от нее назад. Ее кровь вызывает отвращение — он сначала не верит собственным ощущениям, но она и в самом деле его пугает, внушая странный древний ужас, происходящий откуда-то из глубины столетий. Сэту некомфортно и беспокойно, и беспокойство это, за плечи его обнимающее, куда сильнее вполне себе осязаемой боли, и он, нервно оглядываясь, спешит убраться прочь.
Он запомнит ее, правда.
И за «ту жуткую суку из Ордена» совершенно точно спросит двойную плату.
