Крысе много кого приходилось объезжать, от коней до мужиков.
Что ей какая-то ящерица пустынная, хоть и смертоносная. Может быть, Крыса уже до такой степени со своим неумением умирать деформировалась, что у нее отказывал самый важный человеческий инстинкт, превращая ее в подобие угрюмой сумасшедшей? Времени призадуматься над этим нет вообще.
Ящерица брыкается: длинное тело извивается, то вставая на дыбы, то пытаясь нырнуть в песок; еще сопротивляется чужеродному объекту во рту, но Крыса даже без шпор сидит на твари крепко, упрямо дергая цепь как поводья — рано ли поздно ли, но до ящерицы дойдет, что сопротивляться бесполезно. А там, глядишь, кинжал в мягкий перепончатый глаз утихомирит несчастное животное. Исключительно несчастное, потому что попалось им на пути.
Понятно, почему гоблины, меньше ростом и весом, таких опасаются: быстро бегать хорошо, но прыгни такая образина сверху — быть и тебе навозом до исхода дня. Криккит суицидальными порывами особо не отличается, с какой стороны не посмотри, но даже ей с ее сноровкой в пустыне было не выиграть против четырехлапой и гораздо более проворной ящерицы. Крыса честно старается не дать тварюге сожрать мелкую, дергая цепь и тупую голову с острыми зубами в сторону, чтобы та смогла изловчиться и забраться ящерице на спину. В конце-то концов не зря их кормят байками про гоблинскую изворотливость.
Так где?
— Хватайся говорю, — перемежая слова отборным матом, кричит в спину Ике, — быстрее!
Заметив, что животное еще и топочет, Крыса перехватывает цепь поудобнее в одну руку: Цейн славься, что с силой у нее все в порядке, а ноги держат; с силой дает кулаком по чешуйчатому плечу да ногами, точно шпорами, по бокам. А ну, цыц, блядь!
Хорошо, что краем глаза за всей этой чехардой она видит знакомую зеленую морду, которая, каким-то бесом, оказывается прямиком на хвосте: Крысе достаточно мгновения, чтобы понять, что сейчас малая полетит впереди собственного визга. Визг у нее, кстати, оказывается весьма пронзительным. Цирк двигается дальше: Крыса за ящерицу, ящерица — за Ику, Ика за что придется. Крысу мотает — приходится вес то туда, то сюда переносить, а бурдюки с водой так опасно качаются, что того гляди лопнут или порвутся — она зажарит эту тварь сама, коли так.
Раза с седьмого Крыса ловит Ику за шиворот, загребая ткань и дергая к себе за спину, чтобы та ухватилась за выступающий нарост и уже перестала верещать и дергаться. Это тебе не караван пустыни, который стоило взять за деньги в последнем поселении, но хоть быстрее, чем самим плестись, даром только не ныряет под дюны в раскаленный добела песок.
Крыса кричит Ике, чтоб рулила: некогда ей с той нянькаться, когда тут животину погонять нужно. Та, впрочем, ненадолго замирает, как кошка лупасит хвостом по песку, словно раздумывая, не завалиться ли на бок, убив своих наездников, но с очередным ударом пяток о бока, с утробным кряхтением, раздувая ноздри, дергается вперед, увлекая горе-парочку за собой в самое сердце этой чертовой пустыни.
Крысу перестает мотать минут через десять: тело к неровным рывкам животного привыкает, а голове нет сил злиться или спускать пар — на жаре вообще мало на что сил хватает, а на эту махину они прилично ресурса потратили. Крыса напряженно дышит через нос, обжигая ноздри и стараясь выровнять дыхание.
— Видишь что-нибудь? — она спрашивает это почти беззлобно, но без особой надежды.