Но с тех пор, как Она подарила мне взор,
Леденящие вихри вошли в мои сны.
И все чаще мне снились обрыв и костер
И мой танец в сиянии чёрной Луны.

Я готов был собакой стеречь ее кров
Ради счастья застыть под хозяйской рукой,
Ради права коснуться губами следов,
Мне оставленных узкою, легкой стопой.

Сначала были воспоминания. Демон не знал, что это были они, ему не было знакомо такое понятие. Вокруг него не было ничего, его самого, казалось, не было, но воспоминания были. Осязаемые, но непонятные ему образы, картины, звуки, даже запахи, — но демон не ведал, что такое звуки и запахи. Решив узнать, что это такое, он потянулся к ним, нырнул внутрь. Вместе с воспоминаниями пришли и чувства, — чужие, неприятные. Слабые. Беззащитные. Они пронзали, кололи, они умоляли. Хотелось жить, а не умирать. Холодная пустота, онемевшие пальцы, тьма и отчаяние, — вот что такое смерть. Дикие, страшные крики вытолкнули испуганного демона наружу бесцеремонно и грубо, насильно. Первое, что ощутил демон, — невыносимую лёгкость, страх, боль и жгучую ревность. Он открыл глаза, когда у него появились глаза, и навзрыд заплакал.

Демон родился. С криками женщин, в слезах и в крови, как рождаются все дети мира.

***

Дочь, что ты наделала? Что ты позвала в наш дом?
Я разберусь, мама.

***

Родившись, демон почувствовал, как внутри разгорается желание. Он не знал, зачем он здесь, но знал, чего хочет. Он вышел с кладбища, пошёл вперёд. Шёл он каким-то странным образом, то центральным проспектом, то переулками, часто и помногу возвращаясь на улицы, где уже побывал. Непохоже было, что он заблудился, — в его движении был какой-то смысл, а какой — он и сам не знал.

Так или иначе, все эти походы кругами как-то вдруг вывели путника к поместью. Словно сам город, потеряв терпение от манеры передвижения странного мальчика, с презрением выплюнул его именно там, куда тот и шёл. Лицо демона при виде поместья на мгновение оживилось. Ко входу он не пошёл, а сразу отправился на задние, где, несмотря на поздний час, кипела жизнь, — слуги работали, не покладая рук. Мальчик молча и всё так же невозмутимо прошёл мимо них и как-то сразу оказался у дверей, в которых принимали продукты на кухню. Его никто не окликнул, никто не остановил, — и у слуг неприметный мальчишка не вызвал интереса. Где-то я его видел, — думали, забывали о нём и возвращались к делам.

Демон открыл дверь, прошёл вовнутрь, подальше от суеты. Огромное поместье, в отличие от двора, казалось пустым, молчаливым и гулким. Желание влекло наверх, и демон отправился туда.

Он осторожно прикоснулся к двери комнаты. Ему чудилось, что за дверью сияние. Там было то, чего он желал. Демон повернул ручку, заглянул вовнутрь. Увидел женщину в небрежно наброшеном дорогом халате, сидящую у огня.

Не с чем было сравнить то, что почувствовал демон.

Внутри него взорвалось что-то непонятное, новое, неведомое, что-то такое, чему он не мог подобрать названия. Это чувство связало его, сковало с этой женщиной навсегда, оно было настолько больше его самого, что удержать его в себе демон не мог. Из глаз сами собой полились слёзы. Передо мной божество, — зажглась мысль.

Передо мной — мама.

Мальчик смотрел на маму. Она повернулась, увидела его, замерла. Лицо застыло в свете дрожащих свечей, как причудливая маска. Затем на слегка наклонила голову и мягко улыбнулась демону. От этого внутри огнём разлилось мучительное счастье. Перед ним было что-то совершенное, самое дорогое на свете, самое пугающее существо. Демон хотел прыгнуть ей в объятья, хотел убежать, хотел навсегда остаться у её ног, хотел оказаться далеко-далеко отсюда. Под сердцем пульсировала сладкая боль. Хотелось спрятаться, исчезнуть.

Мама поднялась, подошла к маленькому демону, погладила его по щеке. Демон был чуть ниже её сына, бледнее, худощавый, тонкий. Однако, мальчик взял её за руку, крепко, но нежно, словно тонул, пропадал, исчезал из мира. Всё, что держало его здесь — мамина рука. И мама приняла его.

— Димка, — сказала мама, обнимая мальчика. — Мой Димка.

Луна вышла из-за туч, проникла в дом. 

Я Димка, — подумал демон, обнимая маму. Я — Димка.

***

Дочь, что за морок прячется у нас в кладовой? Что там живёт?
Я разберусь, мама.

***

Время шло. И вдова недолго была одна.
Скоро у неё появился ухажёр, молодой офицер.

Это Димке не понравилось.

Словно мышка, неслышно и тайно, пробирался он на чердак и следил за мамой и её мужчиной по ночам. Неизвестные ему раньше непонятные эмоции кипели в жилах, пробуждали неведомый до того стыд и что-то тайное, невысказываемое. Но основой всего была — ревность. Мама принадлежала ему, а не этому мужчине. Он, конечно же, не хотел делать с ней то, что делал мужчина, — сама эта мысль была сродни богохульству. Но не хотел и того, чтобы тот делал это.

Под самое утро в такие ночи Димке хотелось выть. Он чувствовал, — то, что кипит внутри, выплеснется пламенем, сожжёт этого мерзавца, сожжёт дом, город, весь мир, пусть всё сгорит, если так. Но служанка зажигала свечи, снимала с зеркал простыни, бросала в огонь белый дрок и бересклет, и пламя, обретая новые цвета, успокаивало демона. Служанка делала это каждое утро, по часам. Она знала о Димке. И сообщала маме — сын недоволен.

Её непонятный демону речитатив, пламя огня в камине, свечи — всё это нравилось Димке. Иногда он подходил к ней, садился рядом. Ему нравилось, как он отражается в зеркалах, как будто много-много одинаковых мальчиков. Служанка каменела, — Димка её пугал, — но не останавливалась.

Она знала ритуал и следовала ему.

***

Каждого калеку заслонит резвящийся мальчишка. Розы перебьют запах нечистот, а церемонная музыка балов заглушит плач голодных. Нет хлеба — так ешьте же пирожные, глупые бедняки. Где-то хорошо, а где-то плохо, потому что так уравновешен мир, так создано богами. Судьба предрешена. Но иногда судьбе нужно чуточку помочь.

Злой ритуал, тёмный. Надо вырезать сердце мёртвого ребёнка, взять несколько косточек и сжечь в камине дома. Кровь матери, сердце сына, чёрное заклинание, скреплённый на огне договор. Появившийся демон сожрёт тело, займёт место умершего. Его надо кормить мясом. Он никогда не вырастет. Он временами будет странно выглядеть. Иногда, ближе к полнолунию, пугать. Нужно прочесть эти слова, развести дома камин и бросить туда то и это, зажечь шесть свечей и расставить зеркала.

Его нельзя прогонять. Его нельзя предавать. Его нельзя заменить.

Вдова хотела вернуть сына. Пусть даже такого. Пусть даже так. Она не собиралась прогонять единственного ребёнка. Никогда.

***

— Они говорят, что эта связь проклятие, — шептала мама, всхлипывая. — Что-то гадкое, неприятное. Они так говорят, я их казню, я сошлю их, я убью их сама, Димка. У меня есть только ты, а остальные все врут и притворяются. Ты мой, Димка. Ты принадлежишь мне.

Димка дрожал. Он не хотел, чтобы мама плакала, но её эмоции были сладкими, пить их было приятно. Постепенно она успокоилась, Димка устроился в её объятиях, затих. Затем, повинуясь порыву, погладил её по щеке. Мама прижала его к себе.

Димка прижался в ответ, слушая, как бьётся её сердце. Близилось полнолуние, он всё сильнее ощущал голод.

***

О нём знала служанка и мама. Её мать, — бабушка Димки, — что-то чувствовала, но ей о Димке никто не сказал, а попадаться ей на глаза он сам не хотел. От неё пахло ладаном, неприятными благовониями. Димка её не любил. Он не отказывал себе в удовольствии иногда подшутить, — спрятать её вещи, утащить молитвослов, подбросить ей в постель мёртвую мышь. Но после этого мама каждый раз его отчитывала и явно была расстроена, а мальчик не хотел, чтобы она расстраивалась. Старуха почти не покидала своих покоев, поэтому скоро Димка перестал обращать на неё внимание.

Обычно днём он тихо играл в кладовой или прятался на чердаке. Иногда выходил из дому и бродил по парку поместья или становился похожим на крестьянского ребёнка, искал игр с другими детьми. Но чаще он оставался в доме. Близость к маме успокаивала, создавала ощущение уюта.

Димка не спал, ему не нужен был сон. Вместо этого он ночами пробирался к зеркалам, сам снимал простыни, садился среди них и замирал. Вместе с ним замирал и другой Димка, и третий, и все они в бесчисленных отражениях замирали, останавливались, уменьшались, пока не исчезали в неизвестной зазеркальной дали. Это нравилось мальчику. Ему нравилось, что он постепенно меняет форму, что он уже не просто Димка, а что-то другое. Иллюзия в отражении выбиралась в реальность, — Димка терял черты человека. Уши заострялись, кожа темнела, на ней проступали узоры, глаза горели янтарным пламенем, во рту обнаруживались клыки, а на голове, казалось, появлялись рога. Но в какой-то момент он чувствовал, что не удержит пламя изнутри, вставал, отвернувшись, отряхивал одежду, приходил в себя, и когда вешал на место простыни, в зеркалах уже отражался обычный Димка, — темноволосый худой мальчик с зелёными глазами. Который любил маму и хотел, чтобы она любила только его.

***

Но сегодня в зеркалах отражался демон. Служанка в панике читала наговоры, жгла необходимое. Запах горелых трав всё так же нравился Димке. Но сегодня это не имело значения. Он взял служанку за плечи, наклонился к ней. Прошептал:

— Остановись.

Она не остановилась. Голос сорвался на визг, движения стали истеричными. Но верная служанка не прекратила ритуал. Димка восхитился её преданностью. Слова ласкали слух, запах трав был дурманящим, а свечи успокаивали. Но это не могло отвлечь от главного — его предали. Ревность и обида кипели внутри.

Сегодня внутри мамы появилась новая жизнь. Новый маленький Димка, живой и хороший. Замена ему, новый человек.

— Остановись, — повторил он.

Она не остановилась. Начатый ритуал должен быть завершён.

Димка убил её быстро. Затем с наслаждением выпил её душу. Преданную, верную душу. Глядя на тело служанки, он испытал что-то вроде сожаления. Её решимость он не мог не уважать.

Он медленно пошёл наверх. К маме. К её мужчине. К её новому Димке.

***

— Что это такое?
— Не... никто, ничего. Я разберусь.

***

Никто? Ничего? Слова прожигали Димку насквозь.
Мужчина был с ней. Снова. В ней теперь — его чужой, новый Димка. К новому ребёнку демон испытывал зависть, ревность и самую настоящую ненависть. От него надо избавиться, и мама снова будет принадлежать ему. Он потянул когтистые лапы к её животу. Мама отпрянула к стене.

— Уйди!..

Димка словно получил пощёчину. Ничего на свете не было страшнее этого слова "уйди". Как "уйди"? Куда ему идти? Он больше не нужен. Он... просто ничто. Дрянь, которая прикидывалась сыном мамы. И точно. Его воспоминания — не его. Его внешность — чужая. С чего он взял, что он настоящий Димка? Демон закричал. Внутри кипел огонь. Внутри — больно.

— Ди... Димка, я не... прости, я...

В голосе мамы не сожаление. В голосе — ужас. Ты думаешь, что я тебя убью? — заплакал Димка, размазывая по щекам раскалённые слёзы. Ты думаешь, что я могу тебя убить? Мальчику стало  так больно, что он упал на колени, согнувшись. В этот момент мужчина бросился вперёд, на ходу извлекая из ножен меч. Димка слышал, как мама кричит "не надо!". Но чувствовал, что она испытывает пусть невольное, но облегчение от того, что сейчас Димки не станет.

Больше Димка не сомневался.

Вспыхнул огонь.

***

Старушка-мать возносила молитвы богам.
Что же ты наделала, дочь? — были её последние слова.

***

Из сгоревшего поместья не выбрался никто, кроме хозяйки-вдовы. Её жалели, — сначала умер сын, затем случился страшный пожар, уничтоживший всё, что у неё было, её мать и жениха. Она тронулась рассудком, что было неудивительно. Её доставили в дом призрения при монастыре. Женщина никому не отвечала, ни на что не реагировала. Если ей приказывали есть — она ела, но сама ни разу не проявляла потребностей. Ночами из её одинокой кельи, казалось, слышали детский голос. Суеверные читали псалмы, молились богам. Это призрак её сына, — говорили. Это демон!

***

Мама молчала, глядя в одну точку.
Димка гладил её пальцы, лежал головой на её коленках.

Он знал, что выпьет её душу, когда придёт время.
Не было ничего слаще этой мысли.

Впереди его ждали долгие годы поиска новых привязанностей.