Прямо сейчас Морфей был счастлив, ведь та реальность, что ранила его хуже участи скорой смерти, в которой он больше не хотел жить, осталась позади, и он совершенно о ней не помнил. Лишь изредка его посещали кошмары. Где Трисс больше не дышала, и он не мог услышать её голос, что тёк язвительно-сладкой патокой. Услышать биение её сердца, как бы не пытался вслушаться в оглушающую мертвую тишину.

В начале был сон.

Для него и всех остальных участников сна жизнь шла своим чередом, без видимых разрушений и нарушений, и текла достаточно беззаботно рекой времени в своем неторопливом, размеренном темпе. В этом людском умиротворении он находил свое счастье, как и в том, что она рядом с ним жила, улыбалась, дышала полной грудью, вдыхая жизнь. Сейчас – фальшиво созданную, искуственно продленную. Как же он раньше не ценил дни прошлого, дни лишь для них?..

В начале была тьма.

Но в заданный алгоритм действий вмешалось нечто непредвиденное. То, что Морфей упустил. То, что было вне поля его возможностей и воздействия. И прямо сейчас созидатель грёз пожинает плоды собственной невнимательности.

Хозяин дома отлучился, был в отъезде, остальные уже спали. Лишь Морфей был увлечен, самозабвенно предан своим исследованиям, часов не наблюдая: менял дозировку того или иного ингредиента из своих запасов, скурупулезно конспектировал каждый шаг, подбирал новую комбинацию в надежде добиться лучшего эффекта...

...ночную тишину, как нежнейшую плоть без крови, вспарывает ножом девичий истошный крик. Вторя ему эхом (решили спеть визгливым дуэтом), пара колб не выдержают перегрева. Со свистом трескаются и разлетаются стеклом на осколки. Но Морфей этого уже не видит. Не уследил за собственными экспериментами, но с Трисс такого не произойдет, – с тщетной надеждой думает Фобетор, обнимая хрупкую фигурку аловолосой девочки одной рукой, поглаживая по алым пышным локонам другой. Он пытался успокоить Тришу, пробудившуюся после сна, который ее напугал. Или же самого себя – что с ней ничего не случилось, и она в полном порядке? Но что же именно её напугало?

В начале было слово.

...в хижине в одной из комнат в постели можно было обнаружить глупоко спящую Тришу. А в соседней, ближе у входа, самого Морфея. Как же так вышло?..

...в тот момент ярость ударила приливом крови в голову. Еще одним. Выбросом адреналина. После того, как смог, сумел усыпить свою приемную дочь-демоницу, убедился, что ее состояние стабилизировалось – вышел из комнаты решительным шагом. Тонкие вздрагивали от злости, хотелось добиться возмездия прямо здесь и сейчас. Или собственной мести?

Выйдя из хижины и направляясь ко все еще разъяренной толпе, Морфей понимает: что-то не так. Люди замечают его, с криками приближаются, но не могут дойти до него. Шатаются, падают с закрыми глазами. В панике, в суматохе тормошат друг друга, но их глаза неизбежно закрываются, и они укладываются на землю.

Руки все еще дрожат. От перенапряжения? Или от удовлетворения свершившимся актом мести? Но ощущение этой победы оборачивается неизбежным поражением. Фобетор возвращается обратно в дом. И не успевает дойти обратно до Трисс, рухнув навзничь. Пытается доползти, дотянуться, чтобы коснуться. Использует истинный облик, чтобы успеть долететь. Но бесполезно бороться с самим собой – его же чары оборачиваются против него собственным проклятием замедленного действия. И Морфей проваливается в сон собственного приготовления лишь для того, чтобы проснуться в новой и более счастливой, чем нынешняя, реальности.

В начале была мгла.

В окне по ту сторону стекла, краем глаза замечает шевеление тени, пока пытается подавить её дрожь по телу, учащенное дыхание и сердцебиение, бегающие зрачки своим лишь присутствием рядом. А ведь девочка только-только успокоилась... Неужели это и была причина ночного беспокойства Трисс, и это не просто видение в ночном бреду? Расцепив и сбросив замок из девичьих ручонок со своих плеч, Морфей поспешно выбегает наружу, подставляя себя северным ветрам, освежающими и пронзительно прохладными даже летом. Спешка была напрасной – Фобетор не находит ничего в ночной тиши. Неуверенно возвращается в дом, то и дело оборачиваясь. Но мрачный пейзаж остаётся неизменным. Пока что. Но в безопасности ли они даже будучи внутри?

Словно хищник затаился-скрылся в темноте вокруг, выжидая.

Чего именно?

Пока кто-то ослабит бдительность, и что-то неизменно произойдет по воле, капризу случая?

POV Трисс.

Кошмары беспокоили меня достаточно давно. В них толпа меня тащила куда-то, насильно, я пыталась сопротивляться, но тщетно. Их руки ломали меня, их орудия впивались в меня железным острием. Я не могла произнести ни слова - лишь хрипела. И лишь напоследок смогла почувствовать долгожданное тепло того человека, которого любила... И который, как казалось мне, любил меня.

Любил ли?

Зачем он тогда меня оставил?

Почему я не могу его вспомнить?

Почему, черт подери, ощущение брошенности причиняет большую боль, чем то, что меня калечат (разрывают на части)?

Блять.

Я столько ночей напролет просыпаюсь в слезах, пытаясь зацепиться хоть за что-то. Прокручиваю мысленно, словно перебираю карты из игральной колоды. Голос. Черты лица. Одежда. Пряди волос. Все это хаосом мелькает в моей голове, но тут же улетучивается, стоит только открыть глаза, из которых неизменно текут прозрачные солёные капли непослушной рекой.

Отца мои сны тоже беспокоят. Поначалу он не придавал этому большого значения, посмеивался, пытался скрыть это, но я знаю, знаю его, знаю, что за его улыбкой может скрываться волнение. Наутро он неизменно оказывается возле моей постели. Лишь его присутствие может меня успокоить.

С каждым днём я слабею все сильнее. Нет, я могу вставать, скромно улыбаться, прогуливаться, общаться. Но во мне больше нет прежнего огня, словно меня что-то надломило. Это все влияние снов, тех кошмаров?..

Сложно в это поверить. Проще уверовать в существование тех Богов, что сотворили этот мир, в котором обитает каждая живая тварь.

Я боюсь снов. Боюсь засыпать, боюсь закрывать глаза, потому что знаю, с каждой ночью придет эта боль вновь. И её придется испытать. Снова и снова. А я так от этого устала...

...и все же неизменно делаю это, повторяя цикл дня и ночи. Почему мое тело так слабо, почему не может сопротивляться этим кошмарам, почему нельзя потакать собственным желаниям? Не понимаю. Смогу ли понять?

Рождается ночь. Рождается сон. Рождается тьма.

И из неё не появляется... ничего. Лишь ощущение пустоты.

Я всматриваюсь в окружающий мрак, пытаюсь смотреть сквозь него, но не вижу, не могу увидеть. Тьма настолько плотная, настолько густая, что я не вижу собственные руки - касаюсь пальцами губ, шеи, ключиц, ткани платья, чтобы понять - я не мираж, я не растворилась, я все еще есть. Собственное биение сердца буквально оглушает, разгоняя кровь по моему телу. Но все же...

Теперь я действительно одна?

Нет! Я не хочу здесь оставаться! Не хочу! Не буду! Не останусь!

Я кричу. Но в этой пустоте мой крик беззвучен, потому что его никто не услышит, кроме меня самой. А пустота будто смеется, насмехается, и хочет меня сожрать.

И теперь мне по-настоящему страшно.

Вдох, еще один. Распахиваю глаза рывком - словно выныриваю из прохладной воды. Тело дрожит, пальцы комкают ткань простыни. Сажусь, пытаюсь перевести дыхание, словно кто-то его отнял, украл - на краткий миг, но и этого должно было хватить, чтобы умереть.

Отец врывается в нашу комнату, он наконец-то рядом (наверное, я все же кричала вслух?). Он больше никуда не уходит, даже в соседние сёла не уезжает - настолько мое состояние его волнует. Мне это не нравится, я хмурюсь, я возмущаюсь, что он слишком переживает и волен ехать куда хочет. А потом цепляюсь за него, не желая отпускать, словно меня не волнуют чужие жизни, лишь собственные эгоистические желания, остаться с ним как можно дольше.

Я ужасна.

Ненавижу себя.

Наступает утро, солнечные лучи прогоняют мрак. Окончательно ли? Нехотя выползаю из постели, надеваю платье, направляюсь на кухню. Кажется я проснулась позже всех - все уже позавтракали и разбрелись по своим делам. Все, кроме отца. Он не успокоится, пока не накормит меня. Желает доброго утра, усмехается мне. Слабо улыбаюсь в ответ.

Я сажусь.

И вижу в углу ту самую тьму, что напугала меня. Слова вместе с едой застревают в горле. Я не могу их ни проглотить, ни дать им вырваться наружу.

Я затихла. Я наблюдаю. Я хочу попробовать эту тьму на вкус, но чувствую...

Это ловушка.

Я не съем. Я не смогу поглотить. Скорее съедят меня.

В последнее время действительно не наблюдалось ничего из ряда вон выходящего. И обыватели вернулись к спокойной жизни, стараясь забыть о беспокоившем их наяву кошмаре. Но Морфей все помнил. Ему не хотелось забывать, и он старался быть настороже. Впрочем, как и всегда. Правда теперь, ему приходилось прятать свои тревоги где-то в глубине, не показывая их другим, особенно ей.

Все же... произошедшее ему не нравилось. Словно кто-то чужой вторгся в его владения и решил навести здесь свой порядок.

В нём теперь говорила не только жажда к знаниям, тяга к чему-то неизведанному. Фобетор желал действительно узнать, установить причину. Корень зла. Найти. Вырвать бы его. Чтобы не прикасался к другим, не портил его идиллическую картину жизни.

Новых жертв не было - а значит, не было нового материала для исследования. Плохо. Для него. Остальным же - хорошо. Пусть и не повторяется... наверное? Ведь зачем лишний раз упоминать о трагедии, если проговоришь вслух - то накличешь беду. Ведь так?

Правда, улучшившееся состояние Трисс его не могло не радовать, поэтому он с относительно спокойной душой отпустил свою ненаглядную дочь гулять. Конечно, его нравоучения Триша пропустила мимо ушей, упорхнув на свежий воздух, оставив отца наедине с его тяжелыми мыслями, которые он пытался законспектировать. Перечитывал. Снова и снова подчеркивал важное, но что-то неумолимо ускользало прямо из-под его носа.

И это ощущение ему определенно не нравилось.

До тех самых пор, пока не вернулась дочь с прогулки. Считав её встревоженное состояние, быстро расспросив о произошедшем, Морфей двинулся на улицу. Конечно же, девушка уже была не одна - вокруг неё столпились обеспокоенные селяне. Он бежал, направлялся так быстро, как только мог, но опоздал.

Хрупкое тело брюнетки билось уже в предсмертных конвульсиях. А над ней стояла побледшевшая от горя мать, боясь дотронуться до неё, и все же обняла несчастную. От жертвы болезни ровным счетом нельзя было уже добиться никакой информации. Свидетели сообщили, что она жаловалась на жжение. Словно что-то разъедало её изнутри.

На следующее утро состоялись похороны. На них Морфей присутствовал один.

И тем вечером он осознал, что именно его раздражало. Бесило больше всего. Как застрявшая заноза в руке или ноге. Это ноющее чувство, вызывающее боль на грани.

Собственная беспомощность.

Какой он лекарь, который не может понять болезнь?

Как он может лечить, если не знает, как?

Когда расспрашивал Трисс снова и снова, пока дочь не забылась во сне, напряженно думал, бесконечно прокручивал симптомы у себя в голове.

И сейчас, когда стоял под ледяными каплями дождя (да, погода не подвела, такая же дрянная, как и его моральное состояние в целом), Фобетор понимал причину. И также понимал, что не имеет права её озвучить. И никогда не сможет никому ни помочь, ни исцелить в нынешнем его положении.

Он не маг. И не целитель. Но даже они были бы бессильны перед порчей Пожирателя.

Морфей отдаленно слышал, но никогда ему не приходилось сталкиваться с ней вживую.

Теперь же - пришлось.

А значит, им нужно покинуть деревню. Во чтобы то не стало. Спасти всех он не сможет - но хотя бы свою семью, хотя бы свою дочь... Да, это ему по зубам.

Он не имел права терять больше никого из близких.

Люди расходились. Неуверенно, постепенно, один за другим. Месили дождевую грязь. Оставляли родителей, семью погибшей, убитых горем. А Фобетор все еще стоял под каплями дождя, будучи озадаченным, пока его ясно-синие глаза скользили по присутствующим. Он не мог понять...

Откуда в голове такая ясность?

И почему он чувствует вину, но уже из-за того, что вскоре оставит их? Будто подписывает им смертный приговор?

Морфей соврал, неизбежно солгал самому себе - он остался в деревне. Он отбросил план побега, надеясь хотя бы кому-то помочь. Что им вело: любопытство? Интрига, чем все кончится? Или тут взыграл собственный эгоизм? Желание бросить вызов? Фобетор и сам не смог бы дать кому-то ответ на этот вопрос, если бы его спросил кто-то со стороны.

Он выжидал.
Он наблюдал.

И эта неизвестная переменная уже не заставляла себя больше ждать. В следующие десять дней было десять новых жертв. В разное время суток, разного возраста, разного пола. Насмехаясь, больше не ставила перед собой различий. Слухи усиливались, сгущались черной тучей над селением - а Морфей был готов расписаться в собственном бессилии из-за неизвестной болезни, из-за чего по деревне начали расходиться мнения о черном колдовстве... Хотя откуда бы ему могло взяться, если чужаков не было? Никто из незнакомцев не вторгался? (Значит, нужно было искать среди своих...)

Чем больше он интересовался этим делом, тем больше замыкалась в себе Трисс. Снова и снова - она чувствовала себя безжизненной. Словно считала виноватой себя в происходящем... хотя, по правде говоря, в этом стоило винить Морфея. Но пока его мысли все еще были спутанным клубком, который предстояло им обоим распутать. Но он не мог далеко отойти от неё в своих поисках истины. Тупик.

Фобетор изучал. Пытался, нет, искренне стремился разгадать мысли того, что разносил мор по деревне. Или его стоило называть самой Смертью.

После той несчастной следующим был старик. Его близкие уехали в поисках новой жизни. Его спутница давным-давно умерла. Некому было его оплакивать - кроме горстки соседей, что и вырыли могилу, а его дом навсегда теперь останется пустым.

После была женщина, что потеряла мужа. Говорят, он отправился в южные края за заработками - а обрел конец пути. И теперь была её очередь последовать за ним. Все бы ничего, но в этой семье оставался их сын, совсем маленький мальчишка - и он подцепил ту "черную хворь", как нарекли её между собой селяне. Не смог избежать участи родителей, отправился за ними. Теперь они снова вместе, но уже по ту сторону жизни...

И еще жертва. Еще. Еще. Он уже устал их считать, но за него старались, напоминали, звали на помощь.

Но здесь Морфей действительно бессилен.

Последним был парень с пшеничными вихрями волос, которые так беззаботно растрепались по ветру. Его близкие рассказывали, что он долго не мог умереть, метался в горячке, не узнавал никого из них, не мог вспомнить ничего из своей жизни - настолько сильны бил его страдания. Морфей пытался хотя бы облегчить неизбежную участь умершего - давал зелье на травах, что должно было обезболить симптомы... Но болезный признавался, что его словно грызли черви изнутри. И к полуночи - скончался. Фобетор попросил исследовать тело, прежде чем оно разложится на черные, как угольные, песчинки окончательно. Сельскому врачу-коротышке не стали отказывать - наоборот, к телу даже боялись прикасаться, чтобы вынести из дома. Фей разделывал тело со знанием дела - и видел, заметил, что его мышцы, чернели изнутри, а кровь превратилась в сочащуюся, густую темную жижу.

Морфей дрогнувшей рукой провел по светлым прядям волос, спутанными, нерасчесанными уже долгое время. Умерший напоминал его брата... И эта минута слабости покоробила его душу. Неужели он позволит трагедии повториться вновь?

Десять. Десять погибших... И наверняка, все этим не закончится.

Словно тот, кто их пожирал, не мог ими насытиться.

Словно он ставил весьма жестокий эксперимент...

И возможно ждал. Чего? Реакции Морфея на происходящее?

И действительно был вопрос времени, когда он отправится за ними. С тяжелым сердцем, Морфей решил все-таки уехать. Посадил Тришу на лошадь, взял небольшие пожитки. Но за ними увязались селяне - оказывается, они решили, что Фобетор ставит над ними эксперименты!

Поднялся гвалт. Селькие мужики гнали их до самой границы... Но они не учли одно весьма примечательное обстоятельство.

Перед отъездом Морфей совершенно не спал. Ворочался. Не мог уснуть, хотя убеждал себя. Бесполезно.

И под утро к нему пришло озарение, вдохновенное собственным безумием.

Фобетор вспомнил все. Осознал и принял всю тяжесть вины... Но пережить все заново, порожденное подсознанием, он не был готов снова.

Пора прекратить этот спектакль. Дешевый фарс, созданный им же самим.

Впрочем... Морфей никогда не был великолепным театралом.

Взмах руки.

Изумленная Трисс наблюдала картину, как по велению белоснежной, пронзенной бирюзовыми венами, ладони Морфея окружающая реальность неумолимо отступает, стирается ластиком, сменяется новым удивительным пейзажем. Точнее - ничем, черной пустотой. В которой не сменилось лишь одно - небесное светило. Точнее их стало два - алое солнце и белый, светящийся месяц. И вокруг них едва слабо мерцающие звезды...

И такие же искры, но уже более яркие, окутали Морфея. Бедные селяне. Беззащитные. Неспособные постоять за себя...

А кто их лишил этой возможности, скажите на милость?

Сама Трисс тоже светилась, каким-то внутренним светом, который лился из неё наружу, но тут же поглощался окружающей темнотой.

Они наконец-то остались наедине. Без этой мишуры, что отвлекала их друг от друга, пронзенные, словно ножом, той истиной, что их разлучила. Но Морфей остановил её новым взмахом руки. Вскинул ладонь в знаке "стоп", прочертив между ними невидимую границу, которую ей просто так не пересечь.

- Мне нужно побыть одному.
Оставь меня, дочь моя...
прошу.

И фей неумолимо удалялся. Как бы Триша не пыталась за ним следовать - оставалась неизбежно на месте. Совершала шаги - но не отходила от своего места. А её отец застыл светом вдалеке - и растаял, как и искорки, окружавшие его.

Оставив её одну в темноте, терзаемую воспоминаниями из реальности, заставив снова пережить ту боль.

Она должна была умереть. Он не дал ей этой возможности.

А теперь их судьба окончательно канула в неизвестность.

Что ей делать, запертой в этой тюрьме из снов...

Не сразу, но Трисс снова обрела способность двигаться. Но потеряв ориентацию в пространстве, она совершенно не имела понятия куда идти, чтобы последовать за отцом.

Но она чувствовала, что он незримо, но все-таки рядом. А значит неважно было куда идти - он с ней пребудет все равно. Даже если они оба умрут, он последует за ней. Во веки веков. Так было, так сбудется, так будет всегда...

(Или нет?)

Всему есть причина.

И была причина тому, что он её так небрежно оставил вновь.

Морфей забыл как. И не мог прервать терзающий их вечный сон. Не хотел отступать - или действительно не мог.

Отредактировано Морфей (2023-04-24 14:49:22)

Морфей следовал дальше во тьму собственного подсознания, связанного с остальными живущими здесь. Искорки следовали за ним - и постепенно гасли, одна за одной. Фобетор в начале с тревогой за этим наблюдал, а потом закрыл глаза, желая об этом забыть - ведь именно он стал причиной трагедии того, что целая деревня на его глазах вымирала - и ничего с этим не мог сделать.

Но все же где-то в глубине души часть его была... удовлетворена. Он хотел их наказать за то, что они посмели посягнуть на то, что принадлежало ему. То, что они не смогли принять. Воспринимали как чужеродное и угрозу их укладу, сложившемуся миру. Терпели до поры до времени - и решили убить её. Трисс. Он опять её оставил, зачем?

Раскаяние догоняет его, забитого раненого зверя, добивающей пулей. Фобетор открывает глаза - и из тьмы внутренней попадает во внешнюю. Все искры погасли. Он опоздал. В своей нерешительности, в своей нетерпимости, вновь преумножил собственные грехи.

Осталась лишь единственная. Мерцающая алым вдалеке. Его приемная дочь. Морфей срывается на бег, чтобы её поймать в ладони, трепещущую, все еще тёплую, периодически гаснувшую - но теперь она была в его руках. Он боялся, что она навеки угаснет, как и остальные, и не хотел этого.

Кажется, его скулы увлажнились непрошенными дорожками покатившихся слёз. Нет, только не она! Трисс и так достаточно настрадалась.

А значит ему нужно было принять бой хотя бы ради неё. И Морфей пытается проснуться. На этот раз ему это удается намного легче, чем в предыдущие разы - прервать этот кошмарный фарс пустоты, в который он увлек всех жителей...

Глаза небесной синевы мгновенно распахиваются еще раз. Недоверчиво щурятся, моргают, пробужденные утренними лучами солнечного света, которые резали его роговицу, словно ножами. Голова неумолимо трещала - но он делает над собой усилие, еще одно - поднимается на ноги и неуверенно шагает к постели дочери. Трисс безмятежно посапывает, несмотря на окружающий их бардак. Сквозняк сквозь разбитое окно заставляет похолодеть не только телом, но и душой.

Как близко они были к смерти?..

Впрочем, Фобетор старается об этом не думать.

Полдня уходит лишь на то, чтобы привести себя в порядок. Спать ему, как ни странно, больше не хочется - но прежде чем оставить деревню окончательно, хочет осмотреть ущерб, принесенный селению. И его на выходе из дома встречает лишь тишина. Жуткая, звенящая, заставляющая похолодеть душу. Даже птицы не поют над оскверненной землей - и желание осмотреться покидает его.

И все это время его не оставляет мысль, что он был прав. Что это не просто убийства. Жителей деревни словно растерзало животное, желающее насытиться. Но что же заставило его уйти?

Видимо этим вопросом Морфей будет задаваться до конца своих дней, потому что в собственную удачу он не верит с давних пор.

А сейчас - сейчас у него уже есть другие планы. Потому что Трисс до сих пор оставалась в нестабильном состоянии, и её нужно было спасать. И каким образом - пока что он не понимал, как бы не силился прийти к этому знанию.

Он нетерпеливо осыпает пыльцой всю одежду Трисс, чтобы поднять девушку в воздух. Но если потребуется - он перенесет её на руках. За время болезни девушка стала практически легкой, как пушинка - однако для него вес был слегка... неподъемным. Почти как мешок картошки.

Отредактировано Морфей (2023-07-11 16:07:19)