Ральвина не ожидала от Винсента такого возвышенного к себе обращения. К лобызанию рук без пары лет кабацкой девке точно не привыкать. Конечно, Винсенту о том знать неоткуда, но даже так, пусть Ральвина уже хозяйка таверны, и давно, целовать ей ручку мог додуматься разве что отчаянный завсегдатай, в чьих жилах осталось одно только ларнское вино. На пьяницу Винсент не походил, а о других возможных объяснениях произошедшего Ральвине оставалось только догадываться, и молча, чтобы не выдать смущения и не дать пареньку почувствовать себя не в своей тарелке еще больше. Внутренняя чуйка подсказывала: Винсент растеряется еще больше.
- О... Манеры! - Ральвина улыбнулась и поспешила, но не слишком, чтобы не показалось, будто вырывается, спрятать руку между коленок, - Место у меня хорошее. Злачное, но в меру.
Еще больше? Но, если подумать, можно ли сказать, что Винсент - человек растерянный в целом? Если подумать, может и да. Но покуда думать некогда, растерянный кто угодно, только не он. И совсем скоро Ральвине предстояло в том лично убедиться.
Только Ральвина отошла от смущения да как следует приосанилась, только заготовила меткое, краснословное предложение Винсенту посетить "Привратницу", только рот начала открывать, как ее бесцеремонно перебили. Что-то зазвенело, заржала лошадь, дающая дыбов, закричали глупые, какие-то словно раздутые, нарочито хриплые голоса. Слишком ошарашенная, чтобы понять, что кричит Винсент, Ральвина просто доверилась своему телу. Сложно было не довериться: оно так настойчиво забилось под лавку, что лавку эту чуть не сломало драгоценной Ральвининой макушкой. Уже скрючившись в три погибели, Ральвина поняла, что речь идет только об одной из трех погибелей. Но такой невыдуманной, что и ее хватит. Ральвина уже бывала в этой ситуации. Слышала этм куплеты. Жгущая сквозь плоть и кости железными нотами, песня зимних птиц - ржавых стрел в черных ветвях!
Дорога шла через засаду лихих людей.
- Ой-йёй, - вырвалось само собой, когда один из нарочито хриплых голосов велел показаться. Ну все. Ее услышали. Вся осторожность коню под хвост. Еще немного, и он сам полезет в повозку. Церемониться не будет - ткнет копьем под лавку, и все. Прятаться нет смысла. И Ральвина, скованная ужасом по рукам и ногам, преодолевает жуткую тряску, чтобы подчиниться. Винсент не выглядит в ее глазах авторитетом. Не его вина. Потому что по ту сторону парусины стоит, в черных, как могильная плесень, космах, детина. Всклокоченный весь, от одежды до взгляда, настоящий дикарь с кривым древком в узловатых, тупых пальцах.
- Выхожу, выхожу, - сам собой причитает истончавший голосок, и Ральвина поднимает руки, смотрит внимательно, слишком внимательно, так, как больнее всего смотреть на этих людей, - Я сейчас дам тебе все, что нужно.
Она берется за пару не слишком тяжелых мешков, которые везёт. Там тряпки да горстка украшений. На один из мешков кладет крупные кольца серег из-за пазухи.
- Вот...
Если Винсент не поднимется, он его не увидит. Ральвина перекрывает своим силуэтом свет снаружи.
Разве у убийц бывают такие глаза? Светло-голубая, небесная лазурь. Угроза в их детской невинности - колья битого льда. Крупинки грязной серости их не портят. Портит только вросшее в этот лед горе, залитое чем-то крепким до тяжелой красноты в опустившихся веках. Он оценивает предложенное злой улыбкой:
- Ты идёшь тоже.
- Й.. Я?
- Быстро.
Под кожей кусачие молнии, платье пробивает мокрой ледяной испариной изнутри, а глубже, под самыми ребрами, что-то тяжелое и горячее. Трясет колени. Вытрясает из них всю решимость. Ральвина знает, что будет дальше. Голосов слышно много. Они будут несколько дней и ночей швырять ее от одного к другому, пока от нее ничего не останется. Сперва, первые несколько ночей, будет главарь. Потом она ему надоест, и сорвутся все, кто терпел. Может, одного убьют, но вряд ли. Да и вовсе не за ее тело, а ради веселья. Все будет тянуться. Невыносимо долго. Жизнь превратится в агонию. И они будут делать все, чтобы эту агонию растянуть, посмаковать. В конечном итоге надоест и последнему в иерархии. Его можно понять. Ральвина, которая есть еще, сейчас, кровь с молоком, превратится в дерьмо со спермой. Скучное, даже уже не скулящее. И когда от нее останется только грязь в тряпье, последней ночью ее прирежут. Не разбойники. Из ревности. Предыдущая, которая, сама не зная, ради чего, выжила. И сломалась настолько, что после всего произошедшего, после всего, через что ей пришлось пройти и к чему приспособиться, чтобы выжить, считала их всех только своими. Она убила вот так уже не первую. И Ральвина не будет последней уж точно. А лихие ребята заранее делали ставки, сколько ночей эта дура протерпит, прежде чем вновь схватит нож и насадит на остатки добытого чьей-то кровью куска застарелого сыра пухлощекую недомерку с огромными сиськами.
Откуда Ральвине знать? Среди ее девочек была одна выжившая. Долго на свободе она не протянула.
Оцепенение. Что делать? Кому молиться? Драться за свою жизнь? Без шансов. А может, и к лучшему. Распрощаться с такой судьбой, обмануть ее здесь и сейчас, все закончив. Вот только как? Чем сражаться? Выхватить нож из его сапога? Сперва бы выхватить хоть глоток воздуха. От дрожи и страха становится так больно, что ребрам не разойтись. Может, это последний вдох. Последний выдох. Хотелось бы верить. Но его улыбка, до странности добрая, не даёт надежды. Косматый разбойник поднимает сапог. Ступает ближе, окончательно перекрывая плечами свет.
Отредактировано Ральвина (2024-04-09 19:20:27)