Впервые за долгие, долгие годы Танто вновь испытывает это чувство: у него подкосились ноги.
Не из-за страха, нет. Ужаса и отвращения он не чувствует тоже, — зачем? и не такое доводилось видеть — но что же тогда?
Удар из прошлого слишком силён, и разум убийцы, привыкший с тщанием паука анализировать окружающую действительность, берётся за самые ветхие архивы своего подсознания, на ходу стряхивая пыль.

Прежде всего, однако, вежливость.
(в который раз в своей жизни Танто хвалит себя за то, что не брезгует перчатками)

— Извини.
Раскаяния в этом — не хватит даже на слово в молитву Цейну.
Тем не менее, убийце и правда неловко, и он, не найдя решения лучше, кое-как прилепливает отслоившийся-оторвавшийся трофей обратно, туда, где он находился изначально. Получается (?) на удивление неплохо.

Резким жестом Танто смахивает нечистоты, прилипшие к ткани перчатки.
Её перчаточная поверхность была рассчитана на то, чтобы с неё можно было легко смахнуть жидкости самого разного толка — в основном яды — и всё же полуразложившаяся гнилая плоть — это что-то особенное.
Другой рукой Танто невольно прикрыл лицо; согнутым локтём — такой невыразимый смрад обдал его всего, с ног до головы. Чтож, это не отталкивает его тоже; не в самом деле.

Незрячие глаза выглядят на удивление нежно, непорочно, словно через них тщится попусту смотреть искренняя непосредственность.
Каменное лицо Танто не оттаивает, уж слишком много он ходил в этой жизни с этим выражением, и всё ж таки убийца невольно тянется рукой вперёд, когда наконец узнаёт, кто перед ним.

— Морин? — Едва слышно молвит он, выбрасывая из собственных недр давно — казалось бы — изгнанное имя. — Откуда ты здесь?..
Ладонь Танто ласково, едва-едва касаясь протухшей болотной кожи, коснулась щеки Мор.
Она и тогда казалась хрупкой, а сейчас — так и вовсе выглядела беспомощной и уязвимой.
Отвращения не было, но даже будь оно — пробудившаяся из зари юности нежность перечеркнула бы всевозможные барьеры с лихвой.

К счастью, помешательство постепенно сходило на нет.
Надо было что-то делать.

— Ты можешь меня понимать? — К голосу вернулись привычные, стальные нотки. — Можешь не отвечать. Иди за мной, если да.
И — несколько шагов в сторону с острой оглядкой за спину; чтобы не заметили прохожие, и чтобы пронаблюдать за самой Морин. Танто лучше многих знал гибельность гнили, болезней и ядов, и сдавалось ему, что в таком состоянии волшебница отнюдь не была образцом безобидности даже просто сама по себе. Значит — надо увести её туда, где её не найдут, и где она не сможет навредить остальным.

Отредактировано Танто (2023-02-27 01:19:56)

Звук, с которым Морин реагирует на слова Танто, пробирает до костей.
Он вызывает одновременно и неиссякаемую жалость, и — в случае с Танто — брезгливость [к слабости человеческой натуры].

Морин умерла.
Умерла нечестно, незаслуженно и несправедливо.
Но обстоятельства хоть и важны, не играют здесь никакой роли. Главное тут, что Морин имела полное право оставаться мёртвой, но что бы не ярилось внутри неё, кипятя дрожь на рваном теле, оно лишило волшебницу этого права.

Танто наблюдает за попытками существа подняться на ноги с завидным холодом в глазах.
Он вытравил свои сентиментальные чувства давно, и даже так слышит отдалённые крики человечности, которая всё это время выживала где-то в сердце убийцы: «Помоги! Помоги же ей! Ты ведь её однажды-...»

Именно поэтому важно было сохранять голову.
Пальцы касаются ушей — убедиться, что волшебные артефакты на месте и действуют. Волшебник говорил, что они заметно потеплеют, если кто-то покусится на сознание Танто; увы, пальцев коснулся холод.
Значит, это всё взаправду.

И всё же, оболочка Морин не означает, что это она, так?
Но ведь существо отреагировало на его слова. И более того, что-то привело её сюда, к нему, к Танто.
Что это, если не безмолвный крик о помощи?

Танто впервые за долгие дни заметно нахмурился.
Сам же себе ответил: это могло означать многое. Самый очевидный ответ — это простая, до одури нелепая случайность; совпадение, которое набожные люди низводили до божественного провидения.

Но чего Танто в себе не уничтожал никогда, так это ощущения долга.
Каждый провал — когда в нём нуждались — бил по убийце сильнее, чем он бы того хотел, но Танто от этого проклятья не спешил избавляться, видя в нём источник искреннего рвения и топливной злобы, если понадобится.
И долг гласил — «Ты не помог тогда, хоть и пытался... помоги сейчас. Хотя бы попробуй.»

Танто выкинул капсулу из тайного кармана — противоядие, претендующее на звание универсального. Не только снимающее симптомы, но и дающее иммунитет к заражению на непродолжительное время. По природной осторожности Танто подозревал, что Морин можно источать миазмы заковырстее, чем способны даже столичные маститые алхимики, но не оценивал этот риск как высокий. К тому же, получится иронично, если теперь она убьёт его.

Мор не успеет среагировать, судя по всему, даже если бы очень хотела, и Танто вдруг оказывается под ней, присев.
Плавно, ласково, словно обращается с нежнейшим цветком на свете, — вымахавшим в смердящую, человекоподобную гнилую тушу, — он берёт девушку осторожнее, чем иные женихи своих невест, и начинает постепенное движение вперёд.

Так будет быстрее, чем если дать ей двигаться своим ходом.
Сложно представить, как ей удалось добраться так далеко вообще, но Морин потратила на это явно не одни сутки.
Это же наталкивало на мысль, что хоть мёртвая волшебница и казалась хрупкой до безобразия, а отчасти таковой и была, являлась чем-то более крепким, чем казалась на первый взгляд. Иначе как она выжила в таком долгом пути? Танто не был идиотом и понимал, что ближайшее сочувствие, на которое она могла рассчитывать, — это меч храмовника, так что сторонняя помощь для Морин наверняка была редкостью.

Кажется, убийце удалось ничего от своей волшебницы из юности не потерять.
И даже более того, не прошло и часа, как они оказались в заброшенной часовне. Цейн, вестимо, не возражал; во всяком случае, Морин не загорелась ярким пламенем.

Здесь Танто снял свою ношу, усадив Мор на землю, и отошёл от неё на почтительное расстояние.
Закинулся ещё одним антидотом — на всякий случай, снял плащ — под ним оказался плотный тёмный жилет поверх мягкого кожанного доспеха, — и, прежде чем выйти на улицу, подышать свежим воздухом, выронил наказ:
— Сиди и жди здесь.

Слова он говорил медленно, размеренно, будто отмеряя метрономом, громко и чётко, точно перед ним был не живой мертвец, но выживший из ума старик. Плащ остался рядом с Морин.

Танто никогда не стыдился того, что был человеком.
И всё же — он был человеком, а люди с трудом переносят смрад и гниль так близко продолжительное время.

Впрочем, выбраться наружу ему требовалось не только затем, чтобы подышать свежим воздухом, — следовало убедиться, что за ними нет хвоста.
Окинув окрестности взглядом, убийца счёл пейзаж достаточно мирным: рядом никого не было, редкие прохожие не обращали на часовню и её стража ровным счётом никакого внимания, шум, источаемый столицей Эльмнота, не отличался от обыденного, а из тени не чувствовалось оранжевых коварных глаз — интуиция молчала, точно мёртвая.

Танто привычно достал сигарету, зажёг её и затянулся.
Если подумать — неплохой способ сбить запах, пусть некоторые сладковатые нотки гнили, мутируя в сизом дыму, и пробивались к носу всё равно. Это по-своему даже приятно, напоминает аромат старых-добрых ядов **** и *****, а те, в свою очередь, вызывали лёгкую ностальгию по юности, по той её части, когда отравленная еда в нужном месте и в нужное время казалась едва ли не пиком комедии.

Это было ещё до того, как Морин умерла.

Может, милосерднее будет убить её вновь?
Кинжал призывно сверкнул в руке, всем своим видом выражая готовность исполнить мрачную волю.

Но даже тогда он сделал это не по своей воле.
К тому же, сейчас явно понадобится помощь ещё и храмовников, а связываться с ними, будучи профессиональным убийцей с профессиональным багажом диковинных связей — себе дороже.
А самое главное — искренне он хотел хотя бы попытаться помочь. Жаль, что целитель из убийцы так себе. Ну, ничего, пара склянок и у него найдётся.

Не вынимая сигареты изо рта, Танто возвращается обратно в часовню, когда тошнота наконец отступает.
Морин выглядит мертвее обычного, но как показала практика — это её состояние не стоило чрезвычайного доверия.

Танто присаживается перед ней на корточки и, выдув ещё дыма, принюхивается. Вроде терпимо. Относительно. На какое-то время, да.
Ладонь в перчатке касается девичьей щеки, оглаживает её едва ощутимо — не хотелось эту щеку ненароком оторвать.

— Я вернулся. — Говорит он, словно отсутствовал несколько часов кряду. Голос его звучит привычно холодно, безжизненно. Даже в недавнем хрипе Мор души было больше. — Увы, тебе не слишком повезло — тебе попался худший целитель из возможных, но я попробую что-нибудь придумать. Сперва проверим, сколько в тебе живого.

Танто не верил в то, что перед ним был живой мертвец.
Если она живая, то какой же это мертвец? Скорее существо с ограниченной жизнеспособностью... или альтернативная форма жизни вообще.

Убийца извлёк кинжал, перекинул его в обратный хват и, взяв Мор за руку, аккуратно надрезал ей ладонь. Если потечёт порча — не страшно, он своей уже переболел.

Внимательно пронаблюдав за реакцией, Танто решил проверить ещё кое-что.

Убийца отложил кинжал, ласково подхватил Морин за подбородок и заставил её приоткрыть рот, после чего влил ей в глотку пару капель сильнодействующего исцеляющего снадобья. От пары храмовников Танто слышал о том, что некоторая нежить негативно реагирует на светлую магию, но зелья ведь работают иначе, верно? В них тоже колдовство, но низшего порядка, идущее не от богов. Не напрямую, во всяком случае.

А кроме того — голову Танто прострелила шальная мысль, показавшаяся удачной, — у него наготове найдутся и яды. "Подобное к подобному", так ведь говорят алхимики?